Словно нерушимая скала, высочайшая горная вершина, она устояла в страшном катаклизме века, сохранив невредимым сказочный Замок своей души. Его двери открыты для вас!

«Как писателя, философа, переводчика мы только-только начинаем открывать младшую из сестёр Цветаевых. Гениально одарённая, но более Марины склонная к созерцательности, аналитике, необыкновенно волевая и целеустремлённая, Анастасия вполне состоялась как автор оригинальной прозы, стихов, многочисленных переводов, редкий Художник слова. Но далеко не только это. Анастасия Цветаева явила героический пример гражданского и человеческого мужества, стойкости в катаклизмах и катастрофах прошлого века. Достойно выдержав горькие испытания и гонения за веру, Анастасия Ивановна разделила судьбу своего народа, 22 года жизни провела на сталинских этапах, в заключении, в ссылках. Никогда не воспевала власть, никогда не меняла своих убеждений и всегда следовала только собственной совести, личностной и творческой свободе. В то самое время, когда в России возник и по сути захватил все позиции соцреализм, Анастасия Цветаева создала совершенно новое направление и в прозе, и в Искусстве: духовный импрессионизм. Для работы в этой сфере ею был выработан свой собственный уникальный стиль и точный, образный язык». Лариса Гумерова.

Горные высоты духа Цветаевых

5 сентября с.г. исполилось 20 лет Ухода от нас замечательного писателя, человека редкой судьбы, свидетельницы Эпохи и удивительной женщины, Анастасии Ивановны Цветаевой (1894 – 1993 гг.) 27 сентября исполняется 119 лет со дня её рождения. Кто не знает Асю, сестру и близкого друга Марины Цветаевой? Как и стихи великого поэта, Асю знают и любят почитатели Литературы, Поэзии, Русской словесности во всём мире. Причём к «почитателям» относят себя не только писатели и поэты, но и переводчики, литературные критики, филологи и философы, редакторы издательств, журналов и газет, публицисты, сценаристы, языковеды, учителя, работники библиотек, театров, кино, телевидения, художники, артисты, режиссёры, журналисты. Смело можно утверждать, что великое множество представителей самых различных профессий знакомы с творчеством Анастасии или знают о ней. Для России вообще типично, что любители и ценители стихов, хорошей литературы, находятся практически во всех сферах и во всех слоях общества. Потому что мы – нация Пушкина.

«Так значит, Анастасия Цветаева – знаменитость?» – спросите вы. Увы, пока вынуждены ответить отрицательно. Хотя Марину превозносит весь мир, её стихи переведены и постоянно переиздаются на всех языках и наречиях, а феномен семьи Цветаевых по праву занимает одно из самых почётных мест в мировой Культуре. И в этом видится великая несправедливость, потому что Анастасия Цветаева никак не заслуживает неведения и такого равнодушия потомков, потому что совершенно уникальна и бесценна для нас. Мы должны знать, изучать её творчество, брать пример с неё в жизни. Это очень важно и весьма пригодилось бы и сегодня, и в будущем. Почему? Всё очень просто: Анастасия Цветаева – отнюдь не «прошлое», не что-то безвозвратно ушедшее, несовременное, но как раз напротив: она будущее. Ведь человечество сегодня стоит перед самым жёстким выбором: духовное преображение – или рабство и гибель.

Вся семья Цветаевых, особенная, патриархально русская, яркая и творческая, словно целиком была избрана для этой великой миссии: постреволюционного Преображения России в Духе и в Слове. Начиная с отца, Ивана Владимировича Цветаева (1847 – 1913), учёного, профессора, основателя Музея Изящных Искусств, во всех следующих поколениях сохраняется традиция подвижничества, верности долгу, жертвенной любви к языку, Литературе. Если пытаться отыскать единое слово-ключ для всей семьи, включая Марию Александровну Мейн (1869 – 1906), одарённую пианистку, и старшую сестру Валерию (1883 – 1966), талантливого балетмейстера, и брата Андрея (1890 – 1933), юриста и экспетра по искусству, его дочь Инну (1931 – 1985 ) тонкого знатока Поэзии и Литературы, Марину с Асей, их детей и внуков, – то наверное самым правильным было бы слово: горение.

Анастасия Ивановна, как и её великая сестра, обладала редким даром слова. Ещё в пору своей самой розовой юности поражала творческую элиту России «Королевскими размышлениями», повестью «Дым, дым, дым…» (1916 г.), критическими статьями и эссе. Блестяще владела европейскими языками, к тому же была незаурядной художницей, талантливым переводчиком, знатоком Музыки, Искусства пения и всех видов Искусства. Она посвятила жизнь служению Прекрасному. Буквально жила и дышала творчеством. Рано начала литературную деятельность и до последнего вздоха не расставалась с пером и блокнотом, с любимыми книгами, красками, музыкой. Близкими друзьями и ценителями её таланта были Максимилиан Волошин, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Максим Горький. Сестра Марина с гордостью отмечала удивительную проницательтность и глубокое, теософическое видение мира Аси. Она всегда стремилась узнать мнение любимой сестры обо всём, что сама создавала в слове, и оценка эта была для Марины пожалуй самой важной, самой честной, самой понимающей.

Пора! Завязаны картонки,

в ремни давно затянут плед.

Храни Господь твой голос звонкий

и мудрый ум в шестнадцать лет!

Стихи, как известно, сбываются; как испросил того поэт, Бог хранил Анастасию всю её невероятно долгую жизнь, 99 лет. Однако сегодя приходится признать, что как писателя, художника, мыслителя, мы только-только начинаем открывать младшую из гениальных сестёр. И причин тут много: от славы Марины, громадной тенью прикрывшей таланты Анастасии, до последней исторической Драмы, разыгравшейся в России в пору их с Мариной творческого расцвета. 22 года сталинских лагерей и ссылок, с последующим режимным поселением далече от Москвы, печальная судьба многих рукописей, созданных в условиях заключения, так и не дошедших до читателя, – разумеется, всё это не помогает ни популярности, ни известности.

Определённую роль в трагической потере современной Литературой автора Анастасии Цветаевой сыграла ещё и редкостная самобытность, ни на кого непохожесть в писательском деле и абсолютно бескомпромиссный характер. Человек-личность обречён на изолированность от случайного и временного. Он всецело погружён в собственный мир, сосредоточен на работе своей души. Это и есть истинное творчество, которое по сути всегда со-Творчество: одинокое устремление ввысь, полное отрешение мира, жертвенность.

Ася Цветаева никогда не была, что называется, со-временной. Она всегда создавала и строила собственный, другой мир, увлекая в него своего читателя с головой. Невзрослеющая – невзирая ни на какие обстоятельства и земные законы, девочка-фантазёрка, русская Алиса, страстно влюблённая в жизнь и в своё ремесло, Ася никогда не была реалисткой и уж тем более советской реалисткой. Здесь наверное и скрывается суть произошедшего: слишком явный, вызывающий отрыв её дара от экспериментов и массовых подделок отступного XX-го столетия. Путём творческой и личностной свободы, путём своей искренности и правды, Анастасия слишком далеко убежала, улетела, оторвалась от своего и от нашего времени – от всех. Она всегда предпочитала быть и оставаться только самой собой.

Ася Цветаева по сути открыла и сама разработала целое новое направление, выявила огромную неисследованную область человеческого духа, стараясь заполнить этот пробел в Литературе, а возможно и в какой-то новой науке: духовный импрессионизм, романтический синтетизм, при которых все грани одарённости, все силы мысли и творчества служат инструментами познания души другого человека; они брошены на то, чтобы выявить тайные высоты духа и по возможности познать суть самой природы человечности. И не только выявить, высветлить эти глубины в каждой личности, но и отстоять, защитить, спасти. И пока вся страна маршировала «на ковёр» к Сталину, Ася учила более жить внутренним миром и не слишком обращать внимание на окружающее. «Царствие Небесное внутри вас!» Поэтому творчество Анастасии Цветаевой – всегда миссианство и духовное водительство. И именно поэтому утверждаем, что её имя – отнюдь не прошлое, но повторяем: оно наше будущее.

Стилическая пародоксальность, тончайший юмор, звонкий как колокольчик максимализм во всём – при чтении книг Анастасии Цветаевой непременно и удивят, и порадуют вас. Её стиль, голос, речь неповторимы по тону и по звуку. Те немногие, кто сумели достать, прочесть, обдумать с должным вниманием повести и романы, рассказы о животных, сказки и воспоминания писателя, наверняка согласятся, что подобного языка, такой яркой образности и простоты, они не встречали никогда ни у кого. Ася одаривает душу волной чуда, трудно становится и читать, и дышать от нахлынувших слёз благодарности. Она потрясает, перекраивает, переворачивает душу. Мир кажется чистым и прекрасным, насквозь пронизанным светом, гармоничным, мудрым. И всё-то с ней становится на свои места, всё легко и празднично.

Совершенно очевидно, что по основе своего творчества Анастасия мало похожа на Марину, кроме, пожалуй, степени искренности и градуса горения. Не хочется слишком много говорить, уважаемый Читатель. Пусть ваше собственное открытие порадует и вас, и ваших близких. Добавлю, что с 1959-го года, как тысячи других невинных страдальцев России, Анастасия Ивановна вернулась из долгих странствий по тюрьмам, местам ссылок и поселений в родную Москву. Постепенно налаживалась жизнь с семьёй сына, Андрея Борисовича Трухачёва, и с литературной средой, которой была лишена долгие годы. Здесь, на страницах журнала, я делюсь с вами личными воспоминаниями о незабываемой Встрече в Москве 29 марта 1990-го года, перевернувшей всю мою жизнь...

Далее публикуются главы автобиографической повести Ларисы Гумеровой «Ласточкино гнездо» о Встрече и дружбе с Анастасией Цветаевой. (1999).

Впервые эта повесть была опубликована в Зарубежье, на страницах русско-язычного журнала «Большой Вашингтон».

Стихи в унисон, душа в унисон – жизнь в унисон

Это путешествие в Москву мы придумали из-за Марины. Её стихи стали самым первым моим тебе подарком, помнишь? Космос встречи летел сквозь Маринину пылающую бездну и прекрасно с ней ладил. Два космоса встретились, радостно узнавали друг друга, спорили и играли. В этом была какая-то жуткая, завораживающая новизна, как в детстве, когда на качелях уносишься в необъятную синь неба, и только свист в ушах да ледяная судорога пальцев напоминают о реальном мире. И когда ты предложил увидеть твою Москву, я тут же с радостью согласилась, ведь там... Ася Цветаева! Родная сестра Марины. Она там живёт, дышит тем же самым, что и мы с тобой воздухом, напряжённо работает. Человек-легенда, ближайший друг, можно сказать близнец моего кумира в Поэзии. Увидеть, её? Это казалось чем-то из области фантастики.

Кто хоть немного знаком с Поэзией, не может не знать этого единственного феномена: чтения сёстрами Цветаевыми стихов в унисон. Какая степень духовного горения, понимания, слияния – до полного совпадения малейших интонаций, акцентов, ритмических нюансов, до ирреального (резонансного) звучания их голосов, породила подобное явление? Ответ знает только Бог. Чтение Мариной и Асей стихов со сцены было Ангельской вестью начала XX-го века. Громом среди ясного неба, звуком труб иерихонских. Оно шокировало, окрыляло, меняло мир вокруг. Сёстрам аплодировали стоя, со слезами счастья на глазах, не отпускали, вызывали на «бис», чтоб хоть ещё одну минутку полюбоваться прекрасными, розовыми ангелятами, нежно и грозно благовествующими о мирах, о вселенных, о будущем...

Марина и Ася были сёстрами-погодками. Они всегда чувствовали, без слов понимали друг друга, хоть характеры отличались один от другого. Вместе росли, одинаково увлекались Поэзией и Музыкой, вместе рано осиротели, самоотверженно помогая друг другу пережить боль утраты обожаемой матери. Доверяли друг другу сокровенные тайны, мечты и надежды. К ним почти в одно и то же время постучалась первая любовь, а затем материнство – как будто сама жизнь проходила в унисон.

В дореволюционной Москве, на тех литературных вечерах и сборищах, сёстры Цветаевы были неразлучны как сиамские близнецы. Держась за руки, одинаковые почти во всём, обе в ореоле светлых волос, они вспархивали на сцену, начинали пение марининых стихов в унисон – и буквально наповал сражали тогдашнюю искушённую публику двойным блеском юности, красоты, одарённости, артистизма. И потом, уже в неумолимо разлучившей их жизни, Марина тосковала по единственной для неё на свете, родной Асиной душе. А если всё это так, если существует в природе пример подобного единства, нераздельности, неразрывности... Значит душа Марины продолжает свою земную жизнь голосом сестры? Услышать живой голос Марины! Это желание стало общим наваждением, надолго отрезавшим и меня, и тебя от всего остального.

Затерянные в Тайне. Первые искушения. Начало «перестройки».

Конец марта 1990-го года, Москва. Не видела Москву уже 4 года. Раньше всё было иначе: постоянные сборы, соревнования, нелёгкая жизнь в большом спорте сделала нас неразлучными. Изучила Москву по переулочкам, по сокровенным дворикам и тупичкам, и она всегда была моим большим, настоящим Другом. Никогда не забуду чувство неудержимого восторга, охватывающее уже при виде Московских окраин: под звуки бодрых советских маршей из окна медленно покачивающегося вагона всё выглядит необычайным, громадным, праздничным. И потом, на перроне и в самом вокзале, на улицах, – везде, везде этот особый воздух и особый, обнимающий-приподнимающий ветер. Сладкий, высокий, таинственный дух Москвы. Дыхание Евдокии!

И как всегда предчувствие чего-то небывалого. А сам Город! На чём ни останови взгляд, всё дарит открытие, обжигает новизной. И сам вдруг становшься другим, новым человеком, иного масштаба, иной энергетики что ли. Но сегодня... Почему-то не узнаю своей родной Москвы, не узнаю самой себя в Москве. Когда летели в самолёте, сбежав от всех и вся, и наконец-то приступив к осуществлению грандиозного плана, настроение было чудесным. Однако с первых шагов в аэровокзале почуяла что-то неладное: вроде всё по-прежнему, и залы, и тёплые сквозняки, приносящие запах далёких странствий, и потоки спешащих людей... Всё так, да и как-то не так.

Прошли знакомыми до мелочей переходам Домодедова, вышли на остановку экспрессов и такси, продолжая удивлённо и настороженно приглядываться. Серый асфальт усеян... мусором? шелухой от семечек? Серые, угрюмые здания, странные лица людей, с бегающими глазками... Почему-то всё выглядит осевшим, помельчавшим. (Сейчас-то понимаю, что и сердцем, и кожей ощутила тогда наползание на Москву частного сектора, проще сказать чистогана). Да ещё и непостижимая, с точки зрения здравого смысла, погода: пронизывающий мартовский ветер, низкие тучи и снег, вернее ледяной дождь. Слякоть под ногами... бр-р!

Такси летело тяжело и плавно,

фланируя упругостью колёс,

великий Город выглядел забавно,

как будто сам себя водил за нос.

Почему, почему Москва так холодна, недружелюбна? Какая досада, кажется ей абсолютно нет дела до нашего путешествия и чьих бы то ни было грандиозных планов. Плевать ей и на то, что мы молодожёны, которые устали и промёрзли. Все возможные варианты устройства враз провалились. Об этом вообще не было беспокойства: ехали-то почти домой, как ты утверждал накануне. И вот стоишь здесь, на Полянке, у телефонной будки, под проливным дождём, и смотришь так растерянно, что впервые становится за тебя неловко. Опускаю глаза, прячу нос в шарф. Усиленно дышу, пытаясь побороть дрожь. Ума не приложу, что делать дальше, куда теперь идти. У нас даже нет зонта.

А на огромную, ледяную Москву, не желающую ни знать, ни отвечать на чьи-либо вопросы, надвигается вечер. Всюду сколько хватает взгляда по полупустым улицам растекаются огни машин и мерцания каких-то диковинных реклам. Вкупе с разгулом непогоды картина вечерней Москвы наползает сюрреалистическим кошмаром. Странный, вовсе не знакомый нам мир легко «размазывает» по заледеневшему асфальту наивные фантазии и смешные прожекты. Как быть? Мы ещё не сдаёмся, но правда, что дальше-то?

Только глубокой ночью, после полуторачасового стояния в переполненном автобусе, совершенно измученные, промёрзшие до окоченения, добрались наконец мы до маленького городка, где помогли удостоверения сотрудников Союзной Академии Наук. Тоскливо было в громадном «люксе» с цветным телевизором, по которому переливались диковинные перестроечные программы. От приподнятого настроения, радостного ожидания практически не оставалось следа. Всё казалось умершим, и не успев начаться. Ужасно хотелось домой...

Половина следующего дня была отдана решению скучных командировочных и личных проблем. Москва выглядела по-прежнему отчуждённо, погода не баловала, с завидным упорством продолжая заливать лица и спины холодной слякотью. Весёленькое получалось свадебное путешествие. После обеда, если можно так назвать перекус в подвальной забегаловке, начались наконец эти странные поиски, продлившиеся не один день. Говорю «странные» потому, что совершенно непонятно, какие силы с таким упорством гнали двоих сумасшедших сквозь холод улиц, перекрёстков, переходов, по неуюту мокрых справочных, агенств и телефонных будок, по всему этому серому коридору «казённых заведений», где автоматически задавали они один и тот же вопрос. Задавали – самим себе представляясь нелепыми. Разве могут вот так добровольно мучиться нормальные люди во время полагающегося им по праву самого счастливого путешествия?

Но вновь и вновь шагали с тобой по Москве, сквозь инфернальную пелену непогоды и неизвестности, ни на что не надеясь, заранее смирившись с любой неудачей. Странно было и то, что альтернативы-то, собственно, не возникало. «Наша» Москва, такая родная и любимая, долгожданная и всегда неожиданная, изобилующая уголками и местечками, – вся вдруг куда-то исчезла. Сузилась и сжалась до одного-единственного, ледяным осколком впившегося звука: Ася. Остальное просто улетучилось, испарилось. Музеи-галереи-выставки-театры, блеск и новинки столичного дизайна, бесчисленных торговых центров – всё, всё это потерялось на фоне крошечного, хрупкого, льдинкой ускользающего с языка слова. Не странно ли?

Но было и другое. Ежедневно продолжая поиски, мы всё более сближались, более понимали друг друга. В этом ставшем вдруг враждебном мире, оба с одинаковой силой переживали совершенно новое чувство: осознанной жертвенности за идею. Назойливо донимал вопрос: почему? Почему всё так? Ведь мывсё такие же, всё те же, как и раньше... Странно. Действительно странно и непонятно, почему так изменилась Москва? Мы были молоды и не знали мудрых слов, которые легко объясняют происходящее с теми, кто задумал важное для всех. Не знали таких слов как искушение, противление мира сего, козни зла. Но неясное ощущение правоты и несмотря ни на что нужности того, что начали, поддерживало, наполняя горьковатой, возвышенной печалью. Поэтому не упрекали друг друга, не жаловались, а получив очередной отворот, старались не унывать и просто ставили галочку. Наступало утро, и всё повторялось сначала...

Пароль: Моя Сибирь.

Утро 27 марта. Удалось поговорить по телефону с Андреем Борисовичем Трухачёвым, сыном Анастасии Ивановны Цветаевой. Правда разговор этот, состоявший почти из одних только пауз и «м-м-м», трудно назвать разговором; скорее отчаянной попыткой объяснить эту насущную необходимость увидеть и услышать его маму. Казалось, меня подвесили в безвоздушном пространстве, на тонюсеньком волоске, и он вот-вот оборвётся, не выдержав смертельного натяжения:

– Вы от Катаевой-Лыткиной или от Варакута? Кто дал вам номер?

– Нет, извините, мы сами... Мы из...

– Ага, так значит, Стас (личный секретарь Анастасии Ивановны, Станислав Айдинян)?

– Нет, видете ли... Человек я абсолютно и ей, и им незнакомый... Но поверьте, в такой же точно степени и неслучайный... Мы издалека приехали, из Сибири... Марина...

– А, хорошо. – суховатый голос на том конце провода обмякает, сдаётся, наступает пауза, в которой улавливаю светлячком капельку надежды. Напряжение отпускает, к горлу волна, и потоки по щекам. И не с Андреем Борисовичем разговариваю уже, не к нему это: «Господи-и-и!..»

– ...так вот, поскольку Вы сами доктор, то должны ясно представлять проблемы её возраста и здоровья. К тому же она до сих пор изнуряет себя профессиональной работой, в доме постоянно люди. Нельзя вести долгих разговоров, мучить выяснениями, просьбами... Десяти минут будет достаточно?..

Он просто очень сильно любит свою маму, вот и всё. Стою в телефонной будке, вцепившись в серенький листочек, пытаясь как-то вместить в сознание наспех записанный номер Асиного телефона. Видится он мне каким-то невероятным: роскошным, неповторимым... В конце концов, легко проверить... Да, но кто поймёт как это трудно? Смотрю на твою спину, в спортивной куртке цвета хаки, сиротливо притулившуюся снаружи стеклянной двери. Хорошо тебе там, в полном неведении, просто ждать глядя на прохожих. А тут!.. Эх Русь-матушка, всё-то на нас, самое трудное всегда женщине... Спрыгнув с невидимого обрыва, кручу железный диск. Как там насчёт расхожей фразы, что чудес на свете не бывает?

Кладу трубку на рычаг. Долго смотрю в пространство слепыми глазами. Первое, что слышу, после голоса Анастасии Ивановны, твои слова: «Стоп. Запомни этот день и час: ты только что говорила с Цветаевой!» Да, надо обязательно запомнить. Смотрю на часы: 27 марта 1990 года, 2 часа дня. Пространство, в которое вглядываюсь, пытаясь осмыслить происходящее, является всё той же самой, мартовской, порывисто-ветренной Москвой. Станция метро «Новокузнецкая». Но что это? В который уже раз опять не узнаю Города. Что-то случилось, явственно переменилось – с улицами, с погодой, с людьми. Куда-то вдруг девалась мокрая серость, тоска и всё это недоумение. Город расцвёл, волшебно преобразился, и теперь выглядит ясно, нарядно, странно приветливо.

А вот и солнце наконец-то выглянуло из-за мёртвой пелены. Люди, со всех сторон подступающие ко входу в метро, улыбаются, заглядывают в глаза, даже вежливо уступают дорогу? Да всё вокруг вдруг ожило и обрело какую-то светлую весомость, особый смысл. Мы тоже с тобой вмиг стали другими: не какими-то там потерянными бродягами. Нет, настоящими триумфаторами. И ещё страшно занятыми, деловыми людьми, ведь на послезавтра у нас запланирован визит... к родной сестре Марины Цветаевой! Почему бы не сказать: «визит к Королеве»? Да-да, хотите верьте, хотите нет, но в ушах всё ещё звенит неправдоподобно молодой голос Аси: «Так-так... В чём же дело? Жду вас, и прямо сейчас!»

И тут же голос чеканит подробнейшие объяснения, как добираться, взмываея вверх после каждой фразы. Потом, уже в процессе долгого с ней общения, хорошо усвоила, что эта категоричность не обсуждается, безоговорочно надо подчиняться, потому что Ася знает всё, и знает абсолютно и единственно верно. А сейчас, как заворожённая, вслушиваюсь и вслушиваюсь в заветную МУЗЫКУ долгожданного голоса. Удивительный голос! Звонкий и чистый, многозвучный, детски удивлённо вспархивает он ввысь перед каждой паузой...

Опять-таки много позже узнала, что такая необычная манера речи – это английская сторона жизни Анастасии Ивановны. Английский стал не просто предметом серьёзнейшего изучения и преданной на всю жизнь любви; он стал её оружием, её способом выживать в нечеловеческих условиях, куда бросала немилосердная жизнь. Английский вошёл в её плоть и кровь, и уже не могла отрешиться от него ни на минуту, как и от русского.

– О, нет... Простите, совершенно невозможно, прямо сейчас. Такая досада, командировка... Важная консультация, в Центре сосудистой патологии (Боже, что говорю, немедленно всё отложить... Но надо подготовиться, прийти в себя, я же так просто умру.)

– Хорошо-хорошо, успокойтесь и приходите в любое удобное время, после консультации. Только позвоните, пожалуйста, накануне, по этому телефону. Надеюсь быть дома. Так вы правда, из Сибири?

– Да, из Сибири, мы из Тюмени приехали... Ой, спасибо Вам... обязательно! Обязательно позвоню, до свидания!

О книге «Моя Сибирь» ещё ничего нам не известно, понятия не имею, что это слово означает для неё, для всй её семьи. А Слово это... Именно оно явилось золотым ключиком, сим-симом, паролем ко всему, что случилось потом – паролем, открывшим заветную дверь Судьбы. Сердце не просто колотится: вибрирует, на пределе возможного. Взлетает, падает... Что там широко и лучисто распахнулось впереди – покорно, вослед сей загадочной перемене, иду, вступаю во все открытые и ещё нет поля и силы. Мир вокруг заливает поток живого света, золотистой энергии... Чуда? Как же всё-таки насчёт той расхожей фразы, о том, что чудес на этом свете не бывает?

Встреча

Жребий брошен, Рубикон перейдён. На невидимых часах, с жутким транфизическим скрежетом, сдвинулась наконец чугунная стрелка. Оно ожило, это уснувшее время. Да так неостановимо полетело вперёд, – только поспевай теперь за ним. Действительно, сколько надо ещё предпринять, организовать и продумать, прежде чем окажемся у заветной двери. Мысли несутся вскачь, обгоняя одна другую: главное подготовить список вопросов, всего 10 минут... Интересно абсолютно всё, например, какой у Марины был рост, размер обуви? Есть ли хоть одна фотография, где она бы смеялась? Какое было её любимое блюдо? Была ли их мама ласковой, часто ли целовала дочек? А может наоборот, была строгой и требовательной? Почему-то мне кажется, что Лида похожа на Ирину, так рано ушедшую из жизни. Та же крутолобость, форма подбородка, грусть широко распахнутых глаз... Не забыть показать фотографию. А как бы отнеслась Анастасия Ивановна к идее записать нашу встречу на плёнку? И потом надо же понять, как мы должны одеться. И конечно же, розы – много, много роз! Самые прекрасные, самые душистые в Москве розы мы должны отыскать и принести легендарной и такой милой Асе Цветаевой. Как может быть иначе, если творится такое чудо?

Москва летит навстречу, окружает, кружит – всеми бодрящими запахами, весенним оживлением улиц, праздничной кутерьмой. Пристально и сочувственно заглядывает в глаза (подлизывается? заглаживает вину?) и шепчет: да, влипли вы, ребята, капитально! Острый мартовский ветер тоже свистит в самые уши: теперь надо выкручиваться и как-то не ударить в грязь лицом. Вперёд, только вперёд! Ещё вчера надменно-равнодушный, Город снова превращается в сообщника, в закадычного Друга. Бегом бежим по его просторам, ныряем в родные провалы метро, в подозрительно звенящие трамваи, окунаемся в неоновые заводи у магазинов. Нет, всё это какая-то мистика, сон наяву... Но легко и радостно следовать чувствам. Хорошо, что нас сейчас двое, одинаково сумасшедших и счастливых, иначе и сам себе никогда бы не поверил.

Опаздываем! Умоляем какого-то очаровательного милиционера объяснить нам дорогу от метро Комсомольская к Большой Спасской, и пока он объясняет, мы ещё боьше теряем драгоценное время. Выход лишь один: позвонить. После голоса Анастасии Ивановны в телефонной трубке, спокойного и радостного, становится немного легче. Слава Богу, нас ждут. Кстати, ждут-то на самом деле не нас, а только меня. Я ведь так и не решилась сказать Андрею Борисовичу, что придём вдвоём. Постеснялась. Ну ничего, предполагаемое время аудиенции столь коротко, придётся уж тебе поскучать чуток, ради такого случая.

Вот, наконец, подъезд. Лихорадочно роюсь в сумочке, пытаясь отыскать бумажку с записанным номером подъездного кода. Зубы стучат, руки естественно трясутся. Был же код, Ася продиктовала... Куда там. Как всегда, в самый ответственный момент всё куда-то исчезает. Что тут прикажешь делать? Пока беспомощно озираюсь и призадумываюсь, не успев толком расстроиться или рассердиться, происходит очередное маленькое чудо (позже Лилит Николаевна объяснит: «Что же Вы хотите, так всегда бывает около Марины!»). Из подъезда вдруг выходит обыкновенная девочка, в белой пуховой шапочке. Спокойно и вежливо пропускает нас внутрь, не говоря ни слова, придерживая массивную дверь. Нет, скажите на милость, откуда в таком подъезде вдруг взялась обычная московская пятиклассница? Сейчас это кажется чем-то невероятным.

Одним словом, Бог только и ведает, как добрались наконец с тобой до этой двери, с приколотой на ней белой лошадкой. Почему лошадка? А-а-а, она же с крыльями. Наверное, прилетел, изо всех своих крылатых сил стремясь нас опередить, заоблачный Пегас? Или же он всегда здесь обитает? Рядовые объяснения, о школьных активистах, помогающих пожилым людям, в такой момент в голову как-то не приходят. Неужели ЭТО произошло? И можем поздравить себя с маленькой победой? Вот она, та-самая-заветная-сказочная дверь, разделяющая – или объединяющая? целые пласты Истории, разные её эпохи и столь разные судьбы. Есть над чем призадуматься, даже не поднимая руки для стука. Кстати, и не поднимается, став вдруг свинцовой. Готова ли к этому мгновению, которое, скорее всего, уже никогда не повторится? Что смогу сказать Анастасии Цветаевой? Может, лучше сбежать, пока не слишком поздно? О, простите, простите все музы, все Вышние, Марина, все кто помог... Инстинктивно ищу поддержки в не менее перепуганном твоём взгляде. Бессмысленная затея. Как всегда, когда становится невыносимо, спасаюсь единственым: делаю себе ещё хуже. Стучу!

Часть 2

Царевна Серебряного века.

Голгофа предстояния, каменная её глыба, наконец тает, оседает, отступает. Заветная дверь распахивается, и в подъездную тьму веет тепло, пробивается мягкое свечение. Различаю одну только кисть руки, протянутой навстречу, бликом в дверном проёме, и подчиняясь безотчётному порыву, неловко прижимаюсь к ней губами. В следующее мгновение Анастасия Ивановна сжимает и мою руку в своих горячих ладонях. Тоже – целует? Несколько секунд стою как вкопанная над склонённой её головой, не понимая абсолютно ничего. Только розы колют бок, держу подмышкой, куда пристроили букет за секунду до твоего побега – на пролёт выше от двери с белой крылатой лошадкой.

– Женщинам я возвращаю поцелуи. Проходите, пожалуйста, – уже знакомый голос звучит тише, чем по телефону, но вполне убедительно. Всё-таки страшно, сердце кажется вот-вот выскочит из груди, но главное – вижу, вижу своими глазами её, сестру Марины Цветаевой! И касаюсь её руки, вбираю в лёгкие воздух единственного на земле места, по сути её и Марининого дома. Невероятно, непостижимо, немыслимо... Слава Богу, Хозяйка не даёт растеряться окончательно:

– Вы такая юная, а уже доктор? – Анастасия Ивановна жестом предлагает пройти, смотрит внимательно, с неподдельным удивлением. Тут наконец прихожу в себя и протягиваю ей цветы. Видно, что она не просто тронута, но изумлена этим букетом: обнимает розы и опускает улыбающееся лицо в прохладное их облако. – Какой небесный аромат!.. Ася поглощена цветами, не умея скрыть умиления, а у меня появляется спасительная минутка осмотреться, справиться с волнением. Вот эта маленькая, худенькая, скорее девочка, с грустным и ласковым взглядом, с серебряными, коротко стриженными волосами, – и есть та самая Ася, родная сестра, духовный близнец нашего великого поэта?

Как описать её облик, такой лёгкий и светлый, что напоминает лучик солнца, случайно проскользнувший за тёмную штору? Кажется, в таком миниатюрном теле совершенно отсутствует какая-либо тяжесть. Больше всего Ася похожа на светловолосую, светлоглазую девочку-подростка, откровенно и беззаботно счастливую в эту минуту (как редки были в её жизни такие минуты, узнала только потом). Лицо озарилось, а возможно светится изнутри, и следы возраста на нём не заметны. Анастасия Ивановна совершенно очарована свежестью и ароматом этих пришельцев. Губы что-то шепчут, нежно касаясь лепестков. Сколько ослепительной ласки, радости, счастья на её сейчас розовом лице, низко склонённом над букетом. И где-то витает её душа?

Под этот свет, под это сияние робко вступаю под своды легендарного Серебряного века. Да... Здесь оно продолжается, то самое, их с Мариной время. Комната как Ковчег, плывущий по нему, с первого взгляда выглядит тёмной, заставленной, так много скопилось здесь реликвий, святынь и атрибутов той жизни, того времени. Большой круглый стол в центре до верха завален рукописями, папками, журналами. Разумеется, он главный и неоспоримый свидетель творческого горения в 93 года. То же самое происходит с комодом, стульями, подоконником. Налицо размах и накал писательских трудов. Стены тоже отнюдь не пустуют, и шкафы переполнены книгами, и на полочках прикорнуло множство фотографий. Чуть поодаль от стола, перегородив квадратные метры на две неравные части, стоит старинный рояль – огромный и такой роскошный, что невольно ощущаю священный трепет. Неужели тот самый? Из Трёхпрудного, под которым Марина и Ася любили прятаться, увлечённые игрой?

Какая-то женщина замерла над нотами, над клавишами, что-то тихонько наигрывает... А вдруг своим приходом я прервала их с Анастасией Ивановной совместную работу? Эта мысль смущает и настораживает; невольно оглядываюсь на Асю, всё ли так?  Нет, она слишком занята; ищет в прихожей вазочку, потом долго шумит вода в кухне – уж так старается для высоких гостей (имеются ввиду цветы). Не стоит отрывать хозяйку от столь приятных хлопот. Она отдаёт должное гостям, блеском розового утра – и её саму, и всё здесь осветившим. Анастасия Ивановна так и не занесла букет в комнату, оставила в кухне на столе. Возможно захотела позже нарисовать? Или положив голову на скрещенные руки, посидеть одной, помечтать, вспомнить что-то дорогое, из юности, только ей понятное? Кто знает... Но всё равно густой и нежный аромат вырвался из вазочки и постепенно заполняет всё библейское пространство Асиного Корабля...

Самое главное здесь: великое множество портретов, фотографий, картин, рисунков. Ими не только увешаны стены, ими полнится кажется и воздух. Тёмные овалы оправ, потемневшие карточки в резных рамочках и без, портреты и пейзажи – под стеклом или просто прикнопленные к стене. Лица, лица, лица. Улыбки, глаза, роковые взгляды под шляпками, пышные наряды дам, тонюсенькие талии, элегантные кавалеры... Целая Эпоха проплывает передо мной в этой комнате. Многие лица узнаю, некоторые угадываю, но больше всего здесь конечно Марины и её семьи. Особенно поражает один большой портрет, которого никогда до этого не видела. Золотоволосая Марина выглядит сказочной царевной, прекрасная, задумчивая, немного печальная. Да она здесь царит, эта луноликая Красавица! Откуда, из какого мира, из какого созвездия пришла и явилась, а может соткалась? Как снизошло на Землю, в прозу нашей жизни, в этот тёмный дом, сияние Вечной Женственности, Небесное Совершенство? Неужели такое возможно?

– Это портрет её души... Пора безоблачного счастья. Был такой и Серёжин, но увы, во время войны пропал... Анастасия Ивановна лучиком является в полумраке, останавливается около меня и тоже долго любуется. Словно становится выше, строже, как солдат на почётном посту. И вдруг наконец понятно, почему ни одна фотография Марины, ни один её портрет, никогда не нравились, вызывая в душе жуткий протест. Значит, это правда. Значит, все они вместе нагло лгут и клевещут о внешности поэта. И ещё одно понимаю, стоя так близко рядом с Асей около, невозможно сказать «портрета»: чудо Марины и Сергея Встречи и их взаимной любви, до сих пор переполняет благоговением душу сестры. До сих пор оно пронизывает светом, согревает, хранит этот дом, эту комнату, всю их Эпоху. Но возможно это нечто гораздо большее, пока не открытое нам.

Марина и Сергей – они же совершенно необычные люди, ясно как Божий день. Кто они? Так и стоим, молчим с ней вдвоём, счастливые, поверженные. Возможно когда-нибудь узнаем? «Я давно уж не приемлю чуда, но как сладко знать, что чудо – есть», это о 18-летней Марине написал Максимилиан Волошин. Что правда, то правда. Именно чудо неземной, нездешней красоты Марины, и не менее чудное мгновенье Встречи с Сергеем Эфроном, и являются главными среди всех здешних несметных сокровищ. А в обрамлении Романтики и всей Поэзии земной: моря, коктебельских звёзд, прекрасных стихов, – эта Встреча представилась мне сейчас общечеловеческим событием.

Снимем же шляпы, склоним головы. Помолчим немного, задумаемся чуть-чуть, не слишком понятливые в чудесах потомки. «Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.» Понимаем ли, что сие значит? как редко посещает Землю настоящая Любовь? Умеем ли ценить такие дары или хотя бы относиться с достойным почтением? И так понятны чувства Аси, словно у распахнутого окна в дивный мир замершей у портрета сестры. Ведь это время и нашей с тобой веры в святость встреч. До боли очевидна их бесценность, хрупкость, неповторимость каждого мгновения. Чудо никогда не повторяется, но забыть о нём нельзя. Как, скажите, объяснить, донести эту истину всем? Словно услушав, поняв состояние, Анастасия начинает тихий, доверителный рассказ о тех сказочных днях. Чувствуя её поддержку, справляюсь с эмоциями, переключаюсь. Спасибо, милая Асенька!

Следую за голосом, и вот уже восстаёт из голубой дымки Коктебель; слышу плеск волн, хруст и шорохи камушков; веет сухой полынью, смолистой хвоей, дымом. Как легко дышится на котебельском ветру! И так легко представить жаркую сердоликовую лагуну, глядя в Асины глаза... А может, и у Марины были такие же? Прозрачно-зелёные, совершенно русалочьи? Современники выражались прозаичнее: «как крыжовник». И одинаковые голоса: звонкие, чистые, реющие в речевом высоком полёте. Рокотом волн, отдалённым шумом прибоя звучат удивительные стихи. Стихи, как и сама Ася, свидетели удивительной, немеркнущей Тайны:

Над Феодосией угас

навеки этот день весений,

и всюду удлиняет тени

прелестный предвечерний час...

Дежавю. У Ласточки характер! Новые друзья.

Анастасия Ивановна, с видимым удовольствием, закрыв глаза, наизусть читает Маринины шедевры: «Если душа родилась крылатой», «Калужская дорога», «После бессонной ночи», «Идёшь на меня похожий». Тёплыми волнами льётся в душу ласка голоса, взгляда, вся светлость и удивительная доброта её лица. Время – исчезает! Только торжественный покой, тихая радость слышать, обрести наконец то, о чём столько мечтал. Снова и снова неторопливо перехожу от портрета к портрету. Оживают легенды. Звучат стихи, приоткрываются иные тайны. Сколько, сколько их здесь, этих лиц, этих жизней – судеб, тайн, загадок! Как хочется узнать о них всё, услышать как можно больше Асиных рассказов о них.

О времени совершенно забываю, прости, прости! Весьма и весьма для тебя трагично... Но пожалуйста пойми: странное, удивительное чувство... Откуда это, как будто была здесь уже тысячу раз? Словно меня здесь хорошо знают, любят, и не нужно ничего объяснять, а просто отдохнуть, насладиться редчайшим счастьем общения с близким и дорогим тебе человеком. Ты обязательно поймёшь, не станешь сердиться, не осудишь. Резкий звонок в дверь возвращает к дейстительности. Анастасия Ивановна представляет меня голубоглазой, миловидной в возрасте женщине, своему близкому другу, Надежде Ивановне Варакуте.

Некоторое время беседуем о земном: о сегодняшней России, о детях, о работе, о планах на будущее. – А где же он, Ваш муж? Какое может быть свадебное путешестве без мужа? – спрашивает Ася, вопрошающе переводя строгий взгляд от меня – к Надежде Ивановне, снова на меня. – Надеюсь, не оставили его в одиночестве на лестнице?! О ужас.. Прижимаю ладони к губам, зажмуриваюсь, не решаясь признаться в столь жутком, судя по тону Анастасии Ивановны, преступлении. Минуту длится грозовое молчание. Но как обмануть всю славу и мудрость Серебряного века? Приходится во всеуслышание объявить о твоём добровольном изгнании. (Как потом выяснилось, хорошо сделала; было бы совршенно невозможно обмануть Асю Цветаеву. В свои годы, после всего пережитого и непрестанно возрастая в вере, в молитве, – она давно уже стала прозорливой: провидицей будущего, предсказательницей судеб. Последним пророком России).

Боже, что тут начинается! Взрыв негодования: всплески рук, мгновенный порыв, прочь со стула, неподдельная боль упрёков – уже из коридара, открывая входную дверь: «Молодой человек, Вы ещё не совсем здесь окоченели, в полном одиночестве?» Ты немедленно вызволен! Смущённый и растерянный, водружён в самый центр нашего женского кружка. Джентельменское приветствие и поцелуй руки приняты и всемилостиво одобрены. Немедленно усажен за рояль, ведь с Музыкой в этой комнате всегда особые отношения. Воцаряется ещё более тёплая и уютная, прямо-таки семейная атмосфера. И это странное ощущение, давно-знакомого-родного-близкого, ещё более усиливается.

На фоне тихой мелодии Анастасия Ивановна просит меня почитать свои стихи. Слушает очень внимательно, подперев детским кулачком щёку. Почему-то мне совсем не страшно, хотя от подобной аудитории и чести перед ней выступить, вполне можно и дар речи потерять, согласитесь. И мой голос, и стихи звучат необычно даже для меня самой, разрастаясь под сводами Марининого времени, наполняясь каким-то неведомым смыслом. Читаю «Нефертити», «Я будущим одолжена из прошлого», стихи о детях, что-то ещё. Когда умолкаю, в сумраке и тишине этой комнаты, наполненной лицами и судьбами, – вновь явственно возникает ощущение чьего-то Присутствия. Какой-то Тайны, нас сегодня собравшей здесь вместе и связавшей невидимой, крепкой нитью.

– Несомненно, у вас есть талант. Да. И надо работать, работать дальше. Скажите Лара, а Вы... верите в Бога? – Анастасия Ивановна, в той же самой позе, подпершись детским кулачком, одаривает лаской русалочьего взгляда, зеленовато влажным его свечением. Очевидно ей нелегко было задавать чересчур прямой, для первого знакомства, вопрос. Но возраст предоставляет особые права и полномочия в общении. Господи, а о чём это она? И о чём только что спросила? От волнения, смысл фраз доходит замедленно, но когда доходит... Вот когда становится по-настоящему страшно. Но переспрашивать уже неудобно. Вместо ответа, машинально достаю из сумочки и протягиваю Асеньке маленькую шведскую Библию, только вчера купленную на Калининском.

– Наверное да. Последнее время часто об этом задумываюсь. Ведь несомненно, существует Нечто – можно назвать Судьбой, Провидением, Промыслом. Но что-то ведь ведёт нас по жизни? И многое происходит и складывается в ней помимо нашей воли. Разве нет? А порой и вопреки ожиданиям и представлениям. Прежде всего имею ввиду себя, свою собственную ситуацию, и нас с тобой. Ведь именно так всё и складывалось: вопреки установкам и принципам. Но Ася не отвечает. Она благоговейно разглядывает заграничную диковинку, листает прозрачные странички, вдыхает аромат принта, оценивает на ладошке вес. Она совершенно очарована. Как ребёнок, обожает всё новое и красивое. Надежда Ивановна с нескрываемым нетерпением ожидает очереди подержать миниатюрную Библию в руках.

– Знаете что? Мы Вам подпишем эту Книгу! Ведь правда, Анастасия Ивановна? Вы сегодня в удивительном настроении, и получится замечательно. То, что надо. Пусть у ребят останется достойная память о нашей встрече, об этом дне и об этом их необыкновенном «путешествии за счастьем». Надежда Ивановна загорается этой идеей, берёт меня за руку и взволнованно шепчет: – Вы просто не представляете, она может такое... Если Анастасия Ивановна в духе, как сегодня, это же очевидно, она пишет по вдохновению и может сотворить любое чудо. Не упустите, редчайшая возможность, настоящее пророчество... Попросите, просите! Сегодня она не откажет. Жизнь может перемениться... Тс-с-с!.. Уже пишет, пишет!..

Рождённые в Российской Империи.

Анастасия Ивановна берётся за ручку и глубоко задумывается. Надежда Ивановна благоговейно умолкает, на цыпочках отходит в уголок, внимательно, неотрывно следит с почтительного отдаления. Не желая спугнуть сей особый творческий миг, тоже отхожу от рабочего стола Пророка. Вновь иду по этой комнате, от портрета к портрету, рассматриваю фотографии на стенах, на полочках, высоко на шкафах. Поразительно! Вот это Макс, вот это Борис Пастернак. Вот и коктебельская поэтическая команда... Это Борис Трухачёв, а это второй супруг Анастасии, Маврикий Минц... Охватывает ощущение семьи: такого живого, весомого их здесь присутствия, как будто вовсе не я смотрю на них, а они разглядывают меня, переглядываются, важно кивая друг другу и молчаливо делятся друг с другом впечатлением. Странно...

Такие разные лица, но все как-то одинаково значительны. На каждого из них можно смотреть часами, нечто загадочное присутствует в каждом лице, веет от каждого снимка. Что-то неуловимое объединяет и сплачивает эту галерею образов, такие разные лица. Да, в одну большую Семью – в таинственное Братство. И вот я, не столь отдалённый их потомок, стою сейчас под их прямыми взглядами и пытаюсь это неуловимое – понять, уловить. Время? Воспитание? Вера? Что? Что именно делает этих людей одинаково громадными, яркими, недосягаемыми? Ну прежде всего... Да, это абсолютно другие люди. Совершенно не такие, как мы, целое иное человечество. Ведь им не прививали ненависти к ближнему, не разрушали психику смертельным ядом материализма, не искушали безграничной верой в свои собственные силы.

Все они существа совершенно иной духовной категории. Это люди-реликты, как секвойи или до-ледниковые кедры. Ореол неистреблённой ПРИРОЖДЁННОЙ ДУХОВНОСТИ лучистой дымкой одинаково парит над этими высокими, благородными лбами и сообщает одинаковую глубину, сияние и взволнованную напряжённость выражению глаз. Все они вправе так смотреть на меня. И я пред ними умолкаю. Сумрак комнаты вдруг наполняет волшебство звуков. Моя любимая мелодия «Дождь над площадью Этуаль». На неё так чудно ложатся слова Макса:

В дождь Париж расцветает,

словно серая роза...

Мужественно ты продолжаешь попытки сдружиться с царственно-роскошным монстром. Анастасия Ивановна вмиг распрямляется от стола и замирает; вновь эта реакция на Красоту, как и со стихами, и с розами. Глаза закрыты, кажется вся она обратилась в слух, а от лица в комнату словно идёт какое-то свечение. Куда вновь ускользает Асина душа?

– Нет, только посмотрите, – шепчет изумлённая Надежда Ивновна, – какое блаженство... Давно не видела её такой, правда. Ася вдруг резко встаёт, подходит к роялю. Она кладёт ладони на его поющую перламутровую поверхность, словно хочет уловить и приласкать каждый звук или собрать их вместе, как цветы. Отрешённо всматривается куда-то вдаль и совершенно не умеет, да и не пытается скрыть нахлынувшего волнения. Звучит музыка. Сердце почему-то сжимает тревогой. Где, в каких зоблачных высотах парит сейчас эта ласточка-душа, сделав маленькое и хрупкое тело ещё более слабым, ещё более беззащитным? Слава и ахиллесова пята творца: взлёт. Преданность подъёмной силе Прекрасного: безоглядная, почти инстинктивная и всегда жертвенная. По сути подвиг, превратившийся в строй души, в повседневную реальность.

У всех птиц, как мы знаем, кости особо лёгкие, заполненые воздухом, хоть и состоят из тех же самых элементов, что и наши. Реальная цена мастерства, любого настоящего искусства: жажда взлёта, невозможность без него, но и безоглядная, покорная готовность разбиться. Музыка по-прежнему хозяйничает в этой комнате, торжественно звучит под сводами Серебряного века. Анастасия Ивановна зачарованно слушает. Неуловимая Ласточка, одним бы глазочком взглянуть на то сказочное царство, свет которого так ясно отражается сейчас на твоём лице. Там, высоко-высоко, где тебе так легко и радостно, ты паришь совершенно одна. Вот почему сжимается сердце и переполняется необъяснимой тревогой. Хочется как-то защитить, укрыть, подстраховать эти поднебесные сальто.

Невольно наблюдаю за переливами отстветов чувств на лице и в глазах Аси Цветаевой. В голове проносится хроника её земной жизни: 22 года лагерей и ссылок. Можно ли назвать преступлением веру в Бога? Значит, 22 года сталинских тюрем и этапов – фактически ни за что. Щедро одарённая множеством талантов, европейски-образованная, знавшая в совершенстве несколько языков, дочь всемирно известного учёного и историка искусств (выражение самой Аси) Ивана Владимировича Цветаева, сестра гениального поэта, – Анастасия, в самом расцвете творческих сил и возможностей, была заживо похоронена режимом в снегах Сибири и Дальнего Востока.

Оторвана от семьи, маленького сына, друзей, любимой работы – от всего, что было дорого и любимо. Но не сдаётся, не впадает в отчаяние. Она помогает заключённым, поддерживает слабого, старается вдуматься и понять всё происходящее вокруг, а главное не прекращает писательского труда. В невероятнейших условиях, на обрывках газет, на махорочных пайках папиросной бумаги – продолжают жить герои её романов, продолжается творчество и учёба. Анастасия Ивановна увлечённо занимается английским, переводит философов и поэтов, сама пишет стихи.

Каждый её день – схватка с нечеловеческим бытом, голодом, болезнями, непониманием, одиночеством. Непосильный физический труд. Стирка тифозного лагерного белья. Жизнь среди уголовников и солдафонов. Разве обо всём расскажешь? Но в это же самое время зреет литературное мастерство, оттачивается дар Слова. Блеск и остроумие прирождённого расказчика, острый взгляд художника, философская глубина и ясность христианского мыслителя. Так рождаются её эпические и философско-лирические шедевры «Амор», «Моя Сибирь», «Неисчерпаемое», «Рассказы о животных». С каждой страницы – потоками льётся свет, радость, любовь к жизни. Пожалуй, подобный феномен в мировой литературе происходил лишь однажды, когда синеглазый крепыш, весельчак и шутник Джек покорял Клондайк и сердца американцев несгибаемой волей к жизни (но то был молодой и здоровый атлет, а не утончённая женщина средних лет, страдающая тяжёлой формой ревматизма)

Ни минуты уныния: труд и молитва, творчество и чтение, живопись, жаркое стремление помочь, поделиться последней крошкой с каждым, оказавшимся рядом, – человеком или животным. Разве же у Анастасии Ивановны могло оставаться время для уныния или сетования? Подобной роскоши в её жизни не водилось никогда.

Звучит музыка. Выражение Асиного лица безмятежно. Так что же это за «хрупкость» и такая уж ли это «эфемерность»? Явный обман зрения, или очередной трюк игруньи-природы. Да в этом ласточковом теле сокрыты такие силы, для которых не положено земных пределов. Хватит и на взлёт, и на благополучную посадку – в любых условиях, с любых высот. Каждой порой души стараюсь впитать в себя тайный восторг её свободного и радостного полёта. «Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви» И когда вновь окунаюсь в тёплую ласку «вернувшихся» глаз, тревога совершенно исчезает. Слава Богу, хранителю птиц, детей и влюблённых! Ася снова здесь, с нами, в крохотном своём земном гнезде, на Большой Спасской.

Начало дружбы с Ласточкой.

Мы давно забыли с тобой о времени и не вспоминаем о рамках приличия. Да и Анастасия Ивановна, похоже, забыла обо всём и с явным удовольствием читает стихи Марины. Тем самым голосом! Как он чист, напряжённо-сдержан чётким ритмом, но от переполненности душевной – вздрогнув, неостановимо летит вверх. «На ритмической волне», как она сама это определяет. Не могу выразить в словах, но чтение это столь необычно, трогательно, что у меня перехватывает дыхание. А чудо нашей встречи длится и длится, множась чудом каждого стихотворения. Говорим обо всём: о России и её будущем, о поэзии и о любви, о детях, кошках, о Живописи и о Музыке. А ведь пару часов назад не были даже и знакомы, можно ли в это поверить? Хоть когда-нибудь ощущали мы себя так легко и счастливо среди людей, которых видим впервые? Мистика, начавшаяся в телефонной будке, около метро Новокузнецкая, благополучно продолжается...

И опять звонят в дверь. Под сводами Серебряного века пополнение: профессор и цветаевед Лилит Николаевна Козлова, или просто Лилит. Она же и генетик, и психолог, и альпинистка, и неутомимая путешественница, и потрясающий рассказчик, и, наконец, просто красавица. Лилит справляется у Анастасии Ивановны о её здоровьи, коротко и просто кивает в нашу сторону, как старым знакомым. Раз мы здесь, для полного доверия большего ей, видимо, не требуется. Тут же начинается подробный рассказ о последней поездке в Елабугу. Странно, о Марине мы сегодня говорим мало, но это «мало» совершенно особенное. Она сама говорит с нами, она сама здесь, в этой комнате, пребывает так очевидно, что в любом разговоре сквозит её позиция. Фразы порой обрываются на полуслове, все замирают и вслушиваются, охваченные одинаковым чувством.

и глубина, где стебли тонут,

торжествовала свой закон.

Как будто Марина что-то вдруг возразила, или дополнила, или радостно за нас договорила, воспользовавшись паузой. И это общее, молчаливое и благоговейное, к ней внимание, та подтянутость души, которая возникает под взглядом обожаемого Друга, нас объединяет и сближает. Чувство неизведанной степени доверия ко всем, кого я здесь встретила, наполняют сердце такой нежностью, что постоянно приходится сдерживать слёзы. Что это? То ли Анастасия Ивановна знает какой-то особый секрет, умеет так расположить к себе, создать особую атмосферу? То ли со мной самой сегодня что-то происходит? То ли, кто знает, и вправду сама Марина влияет и уже давно всех нас, волею случая здесь сейчас собравшихся, соединила и породнила? Не знаю. Несомненно лишь одно: ощущение небывалого праздника, события, торжества. Победы?

Анастасия Ивановна... Вот она сидит совсем близко, в простом фланелевом халатике, с наброшенным на плечи, видавшем виды светлом платочке. В беседе тиха и сдержана, всегда выглядит немного отстранённой. А глаза излучают пристальное, ласковое внимание. Немногословна, предпочитает слушать. Многие считают её аскеткой, и не без оснований, достаточно взглянуть на окружающую обстановку: книги, рукописи, фотографии, скудная простая мебель – только то, что отвечает принципу насущной потребности (исключение составляет, наверное, рояль, но ведь разве музыка не есть насущнейшая потребность творческой души?)

Обратная сторона духовной переполненности: невозможность тратить силы ни на что сиюминутное, суетное, житейское. Максимальная собранность для дальних перелётов. И вот кажется, идёт какой-то спокойный, вполне обычный разговор, ни философских дискуссий, ни деклараций высоких истин, ни обсуждения последних литературных новинок в помине нет. Но именно этот простой и тихий разговор почему-то потрясает. Анастасия Ивановна любит быть вовлечённой в процесс, а не водружённой на пьедестал. Она предпочитает ни на что не претендовать, но как можно больше узнать и большим поделиться. Её скромность и тактичность, совершенно искренннее желание уйти на второй план, дать возможность высказаться другому, – поразительны. Какой жалкой и смешной затеей кажутся мне сейчас все мои приготовления и продуманные заранее вопросы, да и весь мой продуманный и совершенно неуместный наряд, с перьями, серебром и стыдно сказать, люрексом. Нелепость!

Урок

Мы с головой погружены в поток волшебства, радости, удивления, во всё, из чего и возникает само желание творить, писать, сочинять. Можно ли было мечтать о подобном? Здесь царит совершенно собенное видение мира, которым Анастасия Ивановна не просто обладает, но и умеет сообщить другим. Взгляд Художника. Взгляд Творца: трепетно-сосредоточенное любование всем, что тебя окружает. Позже мы назовём это эффектом стакана киселя, помнишь? В «Моей Сибири» есть эпизод, когда в маленьком деревянном домике, где-то на окраине Кокчетава, Автор наблюдает чудо: луч солнца проходит через стакан киселя, завораживая игрой и переливами лучей и красок. Бездна чувств и их оттенков, переживаний, откровений – в ответ закатному отблеску. Мир переполнен красотой. Если, конечно, смотреть на него с любовью, с любованием. Вот и весь секрет Асиного особого его видения. И в этом источник этих её неиссякаемых сил, всех её завоеваний: любовь.

«Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.» – Всё, что Вы просили, Анастасия Ивановна, я принесла, – Надежда Ивановна вдруг ласково наклоняется к самому уху Хозяйки. Она с большой осторожностью решается отвлечь её от беседы с нами и Лилит Николаевной, откровенно тревожась за её силы. Наверное, титану Духа пришла пора подкрепиться. Анастасия Ивановна кивает и тихонько шепчет в ответ: «И апельсины тоже?» Она легко вспархивает от стола и летит на кухню. – Да, только вот с апельсинами не получилось. Заходила в несколько магазинов... Сама не пойму, куда подевались..

Десять с лишним лет прошло после того дня, переполненного светом и радостью, но этот единственный момент Асиного огорчения вспоминать до сих пор невыносимо. Как стояла она на своей кухонке, почти полностью погрузив серебряную голову в хозяйственную кошёлку, никак не веря в то, что апельсинов, действительно, там нет? Смотрела на Надежду Ивановну удивлённо, и потом грустно опять заглядывала внутрь, и никак не получалось у Аси выпустить эту убийствено пустую кошёлку из рук. Весь вид её говорил только об одном: «Ну вот, я летала, летала – прилетела к вам, а здесь даже и апельсинов сегодня нет. Как же это понимать?»

Вполне вероятно, что сама Анастасия Ивановна особенно и не огорчилась и, может быть, подкрепилась чем-то другим, не менее вкусным, после нашего ухода. Но дело в том, что сценка эта, на кухне, по-видимому, была предназначена именно для моей совести. Перед самым приходом к Анастасии Ивановне, я как раз и собиралась купить апельсинов. И видела их всюду, полно их было везде, огненно-алых, как всегда водится в Москве. Пожилой человек, слабое здоровье – ну как идти без фруктов? Но ты недоумённо мне возразил: «идём в гости, а не в больницу... это просто даже неприлично.» Я и стушевавшись от железной мужской логики. И не сделала того, что в той ситуации было абсолютно необходимо.

Ведь кроме железной, в жизни существует ещё и иная логика. Что прилично, а что нет – человеческая природа часто совершенно путает. И этой ничем уже и никогда невосполнимой ошибки, я до конца своих дней не забуду. Так и стоит она у меня перед глазами: не титан Духа, не славная героиня Серебряного века, даже не чудная небесная Ласточка. Грустная, худенькая женщина, в видавшем виды фланелевом халатике, склонившись над пустой сумкой. Она перестрадала в жизни столько, что маленькое разочарование кажется уже непосильным. Как мечтала я в тот момент протянуть Асе душистый алый апельсин, чтобы опять вспыхнула в этих глазах детская радость и то особое умиление, которое я видела в моей жизни только однажды. Как важно понять, что каждое мгновение, в которое мы имеем возможность сделать добро, и есть главное достояние человека на земле. И не просто понять: важно отстоять это достояние. Любыми силами. В любых условиях. Вопреки всем логикам и доводам мира сего.

Любите друг друга!

Всё когда-нибудь кончается? Как трудно уходить из этого дома, из уютного, волшебного Ласточкиного гнезда, куда занесла нас с тобой всемилостивая Судьба. И где нам так много довелось узнать и понять. Куда пришли одними людьми, а уходим уже другими. Анастасия Ивановна вручает нам подписанную ею Библию, благословляет, говорит последние напутствия:

– Любите друг друга. Берегите детей. Каждый ребёнок – главная ваша поэма. Я не могла простить советской власти только двух вещей: изгонять Бога из души человеческой абсолютно бессмысленно. Воспевать подобный абсурд – уже преступно. Слово не может восставать Само на Себя. Это первое. А второе это отношение к детям. Такого количества беспризорных и голодных детей, как при советской власти, я никогда в России не видела. Под лозунгами о счастливой жизни всегда сидели грязные и продрогшие дети. И эта ложь благополучно продолжается до сего дня.

Тайком от Хозяйки, Надежда Ивановна предлагает на прощание посидеть на стуле Анастасии Ивановны. По её округлившимся глазам и лихорадочному румянцу понимаю, какая нам оказана честь. Как описать свои ощущения? Наверное, на фоне всех событий, очередное испытание проходит для меня, скорее всего, не заметно. Около Анастасии Ивановны абсолютно всё кажется особенным, неповторимым, вот и обыкновенный старенький деревянный стул на твоих глазах вдруг превращается... в царственный трон. Или капитанский мостик. Или... тот самый, Маринин? Ведь совершенно очевидно, что здесь, в московской квартирке, в любви и любовании нежно-сердоликового взгляда, – покоится мир Марины. Её душа, живое тепло, её писательсткий уют. Чудо её явления и жизни, неугасимого творчества и живого, зовущего вдаль голоса.

Всё когда-нибудь кончается? Для нас, уходящих дальше и дальше от этого дома, от этой двери, с приколотой на ней белой крылатой лошадкой, всё только начинается. Уносим с собой бесценный дар: благословение руки Анастасии Ивановны Цветаевой. Невесомое прикосновение ласточкового крыла, и всю тяжесть ответственности за это. Так начинается наша недолгая, но настоящая дружба: переписка, звонки, отзывы, посылочки, поздравления с праздниками, планы и надежды... И быть живым, живым и только, живым и только, до конца.

Москва! Улицы и дома притихли и потрясённо смотрят вслед. Бредём наугад, разве имеют сейчас какое-то значение любые земные ориентиры. Чувствуем себя баснословными богачами, ведь навсегда остаётся с нами чудо явления и вечная молодость сестёр Цветаевых. Спасибо тебе, великий Город. Храни свой клад и будь достойной его преемницей. Большой белокрылой птицей загляделась Москва в своё отражение в реке. Как ты прекрасна, весенняя, Златоглавая, распахнутая навстречу новому Дню. Вечно живая, зовущая вперёд – в Русскую Сказку, на просторы Русского Духа.

Марина и Ася Цветаевы, коренные москвички, от младенчества напитаны были этим духом, вскормлены и хранимы им. Сёстры, почти близнецы, единомышленники, с единым голосом/душой на двоих. Каждая из них творила по-своему, но одинаково талантливо, неповторимо, огненно. Стихи в унисон, душа в унисон, жизнь в унисон – сегодня мы встретили, увидели, услышали не только Асю, но и Марину. Обеих сестёр Цветаевых. И пока живёт на Земле, хранит дух и читает их общим голосом стихи – младшая, страшая тоже среди нас. Спасибо тебе, Москва, за эту Встречу и за это открытие!

Мы уезжаем, но наша другая жизнь вся ещё впереди. В наших сумках нет ничего, кроме книг, фотографий, исписанных стихами листов. Вместо обновок, сервилата и птичьего молока – надпись на Библии. Живой Голос. Вера в чудо.

5 сентября 1993, через 3 с половиной года нашего знакомства, Ласточка навсегда оставила своё земное гнездо на Большой Спасской. Высоких тебе полётов и счастливейших встреч в золотом поднебесьи!

*Москва – Вашингтон, 1990 – 1999. Журнальная версия к 105-летию со дня рождения А.И. Цветаевой опубликована в журнале "Большой Вашингтон", сентябрь 1999 – январь 2000.

Марина Цветаева в письмах сестры и дочери. Р.Б. Вальбе, 2003 год.

LUCH 2013