Ласточкино Гнездо

Эссе – воспоминание, 1990 – 1999 гг.

 

Вместо предисловия* 5 сентября исполнилось шесть лет со дня смерти замечательного русского писателя, человека редкой судьбы и удивительной женщины Анастасии Ивановны Цветаевой (1894 – 1993 гг.). 27 сентября исполняется 105 лет со дня её рождения.

 

Кто из нас не знает Асю, сестру и ближайшего друга Марины Цветаевой? Как и стихи великого поэта, Асю знают и любят все, почитающие русскую литературу и поэзию, в самом широком смысле этого слова.

 

Феномен семьи Цветаевых по праву занимает почётное место в области русской и мировой культуры. Начиная с отца, Ивана Владимировича Цветаева, всемирно известного учёного, профессора, основателя и первого директора Музея Изобразительных Искусств имени А. С. Пушкина, и во всех последующих поколениях сохраняется семейная традиция творческой самоотдачи, верности избранному служению, жертвенной любви к отечеству.

 

Если попытаться отыскать слово-ключ для каждого члена семьи Цветаевых, включая и Марию Александровну Мейн, одарённую пианистку, и старшую сестру Валерию, и брата Андрея, и Марину с Асей – наверное, самым верным было бы слово горение.

 

Анастасия Ивановна Цветаева, как и её великая сестра, обладая редким дарованием, полностью и без остатка посвятила жизнь служению Слову. Она рано начала литературную деятельность и до последнего вздоха не расставалась с пером. Ещё в пору своей юности, поражала творческую элиту России "Королевскими размышлениями", повестью "Дым, дым, дым…", критическими статьями и эссе. Близкими друзьями и ценителями её дара были Максимилиан Волошин, Осип Мандельштам, Борис Пастернак, Максим Горький. Сестра Марина всегда с восторгом и удивлением отмечала проницательтность и совершенно особенное видение мира своей младшей сестры.

 

Пора! Завязаны картонки,

в ремни давно затянут плед.

Храни Господь твой голос звонкий

и мудрый ум в шестнадцать лет!

 

Однако сегодня приходится признать, что как писателя, поэта, художника, Анастасию Цветаеву мы только-только начинаем  открывать. Причин здесь много: от громкой литературной славы Марины, до последней исторической  трагедии России. 22 года сталинских лагерей и ссылок с последующим режимным поселением в глубинке. Печальная судьба постигла многие её рукописи, чудом создаваемые в тяжелейших условиях заключения и почти полной изоляции от мира, так и не дошедших до читателя.…

 

Но как сейчас представляется, главная причина недоразумения и забвения имени Анастасии Цветаевой, заключается не в этом. Она никогда не была, что называется, со-временной. Удивительный и светлый её дар заключался, прежде всего, в способности создать и сотворить собственный, другой мир и увлечь в него читателя с головой.…

 

Невзрослеющая – невзирая ни на какие обстоятельства и земные законы, девочка-фантазёрка, русская Алиса, страстно влюблённая в своё ремесло Ася Цветаева, никогда не была реалисткой. И уж тем более советской реалисткой.

 

Вот где кроется главный исток сегодняшнего неведения. Слишком явный, вызывающий отрыв её таланта от уровня обычного человеческого восприятия, её пародоксальность, тончайший юмор и абсолютная неспособность пойти на малейший компромисс, привели к тому, что Анастасия Ивановна шагнула слишком далеко вперёд всех литературных экспериментов и подделок своего времени. Она всегда предпочитала быть и оставаться только самой собой.

 

Те немногие из нас кто сумел достать, прочесть и обдумать с должным вниманием её повести и романы, рассказы о животных и воспоминания, – наверняка согласятся, что подобного стиля, подобного языка, чуда последней простоты и ясности, они не встречали никогда и ни у кого.

 

Ася Цветаева одаривает душу такой волной радости и чистоты, что становится трудно дышать, от нахлынувших слёз благодарности и удивления. Мир кажется прекрасным, насквозь пронизанным солнечным светом, гармоничным и весёлым. Всё с Асей кажется легко и просто. Она ни в чём не похожа на Марину, кроме, пожалуй, степени искренности и самоотдачи, степени горения.

 

Впрочем, не хочу много говорить, Уважаемый Читатель, и предвкушаю Ваше собственное открытие этого феномена русской литературы. А здесь, на страницах журнала, я делюсь с Вами личными воспоминаниями о незабываемой Встрече, перевернувшей всю  нашу жизнь.

 

Стихи в унисон, душа в унисон – жизнь в унисон

Мы придумали это путешествие в Москву из-за Марины. Её имя стало первым подарком тебе, помнишь? Космос любви стремительно пролетал сквозь Маринину бушующую бездну и прекрасно с ней ладил. Два космоса, вдруг встретившись, радостно узнавали друг друга, играли, спорили, сияли. Так весело и жутко бывает только в детстве, когда неостановимо летишь на качелях в синь неба, и лишь свист ветра в ушах да ледяная судорога пальцев напоминают о реальном мире.

 

И когда ты предложил увидеть твою Москву, я тут же с радостью согласилась: ведь там живёт Ася Цветаева, родная сестра Марины. Живёт, дышит тем же самым воздухом, напряжённо работает – человек-легенда, ближайший друг одного из моих поэтических кумиров – увидеть, её? Это казалось просто фантастичным.

 

Кто хоть немного знаком с поэзией, не может не знать единственного феномена в истории искусства: чтения сёстрами Цветаевыми стихов в унисон. Какая степень духовного взаимопонимания, слияния – до полного совпадения малейших ритмических интонаций и резонансного звучания голосов – породила подобное явление?

 

Марина и Ася всегда понимали друг друга без слов, хоть характеры их отличались один от другого. Они вместе росли, одинаково увлекались поэзией и музыкой, вместе рано осиротели, самоотверженно помогая друг другу пережить боль утраты обожаемой матери. Они доверяли друг другу сокровенные тайны, мечты и надежды. К ним почти в одно и то же время постучалась первая любовь и материнство, как будто и сама жизнь проходила в унисон! 

 

В дореволюционной Москве на всех литературных вечерах и сборищах, сёстры Цветаевы были неразлучны, как сиамские близнецы, удивляя и поражая тогдашнюю искушённую публику двойным блеском юности и красоты, одарённости, артистизма. И потом, уже в дальнейшей неумолимо разлучившей их жизни, Марина тосковала по единственной для неё на свете Асиной душе.

 

А если это всё так, и если существует в природе пример подобного единства, значит... Душа Марины продолжает свою земную жизнь, голосом сестры? Услышать живой голос Марины!.. Это желание стало наваждением, отрезавшим наши жизни от остального мира.

 

Конец марта 1990-го года, Москва. Не видела Москву уже 4 года. Раньше всё было иначе: постоянные сборы, соревнования, встречи – нелёгкая жизнь в "большом спорте" надолго сделала нас почти неразлучными. Этот город всегда был моим большим и надёжным Другом. Никогда не забуду то чувство неудержимого восторга, охватывающее уже при виде пригородов и московских окраин: под звуки бодрых советских маршей и песен о столице, из окна медленно покачивающегося вагона, всё выглядит необычным, громадным, таинственным.

 

И потом – на перроне, в самом вокзале, на улицах – везде этот особый воздух, влекущий ветер, высокий и таинственный дух... Едва уловимый запах предчувствия чего-то небывалого в твоей жизни. А этот Город! На чём бы ты ни останавливамл взгляд, всё дарит открытие, и необыкновенные силы, и новые горизонты. Сам вдруг становшься другим: человеком иного масштаба, иной энергетики что ли...

 

Но сегодня... почему-то не узнаю Москвы, не узнаю самой себя в Москве. Когда летели в самолёте, сбежав от всех и вся, и наконец-то приступив к осуществлению столь грандиозного плана, настроение было просто чудесным. Но с первых же шагов в аэровокзале почуяла неладное: вроде бы всё по-прежнему, и залы, и тёплые сквозняки, приносящие запах далёких странствий, и потоки спешащих людей... Всё так, да и как-то не так.

 

Прошли знакомыми до мелочей переходам Домодедова, вышли на остановку экспрессов и такси, продолжая удивлённо и настороженно приглядываться. Серый асфальт усеян... мусором и шелухой от семечек? Какие серые, угрюмые здания, и странные лица людей, с бегающими глазками... Всё выглядит осевшим, помельчавшим. Ещё эта непостижимая, с точки зрения здравого смысла, погода: пронизывающий мартовский ветер, низкие тучи и снег, напоминающий ледяной дождь. Слякоть под ногами... бр-р!

Такси летело тяжело и плавно,

фланируя упругостью колёс,

а вечный Город выглядел забавно,

как будто сам себя водил за нос.

 

Да, Москва сегодня к нам почему-то недружелюбна. Какая досада, но кажется ей вправду абсолютно нет дела до нашего путешествия, ни до чьих бы то ни было грандиозных планов. Плевать ей наконец и на то, что мы – молодожёны. которые так устали и промёрзли.

 

Все возможные варианты устройства на ночлег почему-то разом провалились, хоть именно об этом не было беспокойства, ведь ехали-то "почти домой", как ты утверждал накануне отъезда. И вот стоишь здесь, на Полянке, у телефонной будки, под проливным ледяным ливнем и смотришь на меня так растерянно, что мне впервые становится неловко. Я опускаю глаза, прячу нос в шарф и усиленно дышу, пытаясь побороть дрожь. У нас даже нет зонта.

 

На серую промозглую Москву, не желающую нас знать, надвигается огромный вечер. Повсюду, сколько хватает взгляда, по полупустым улицам, растекаются ядовито-жёлтые  огни машин и цветные мерцания реклам. Город откровенно игнорирует наши детские, наивные фантазии и смешные прожекты. Что дальше?

 

Только глубокой ночью, после полуторачасового стояния в переполненном автобусе, совершенно измученные и до степени окоченения заледенелые, добрались наконец до маленького подмосковного городка, где помогли наши удостоверения сотрудников союзной Академии наук. И как же тоскливо было в громадном "люксе" с цветным телевизором, по которому шли диковинные перестроечные программы... От нашего настроения, радостного ожидания  и следа не осталось. Всё выглядело умершим, так и не успев начаться. Ужасно хотелось домой...

 

Половина следующего дня была отдана решению скучных командировочных проблем. Москва выглядела по-прежнему весьма отчуждённо, да и погода тоже не баловала, с завидным упорством продолжая заливать лица и спины холодной серой слякотью. Весёленькое получалось свадебное путешествие!

 

После обеда, если можно так назвать перекус в полуподвальной забегаловке, начались наконец странные поиски, продлившиеся не один день. Говорю "странные" потому, что совершенно непонятно, какие силы с таким непреклонным упорством гнали по ледяной слякоти незнакомых улиц и перекрёстков, по мокрым справочным и телефонным будкам, по неуюту всех этих бесчисленных казённых заведений, где робко задавали один и тот же вопрос. Задавали – даже и самим себе представляясь, мягко говоря, весьма нелепыми. Ну разве могут так вот добровольно мучиться нормальные люди?

Во время полагающегося им по праву счастливого путешествия?

 

Вот так мы и шагали с тобой по огромной Москве, сквозь  пелену непогоды и полной неизвестности, ни на что особо не надеясь и как бы заранее смирившись с любой неудачей. Странным было и то, что никакой альтернативы, собственно не представлялось. Наша Москва – такая любимая, долгожданная, давно родная и всегда неожиданная, изобилующая заветными уголками и уютнейшими местечками, – вдруг сузилась и сжалась до одного-единственного, ледяным осколочком впившегося в мозг звука: Ася.

 

Всё остальное как бы начисто исчезло, улетучилось, испарилось. Музеи-галереи-выставки-театры, весь блеск и новинки столичного дизайна, бесчисленных торговых центров – всё пропало и потерялось, на фоне этого крошечного, хрупкого, почти ускользающего с языка, слова. Ну не странно ли это?

 

Так продолжали мы эти поиски, без особых рассуждений, с горькой покорностью судьбе и каким-то новым чувством: то ли глубоко запрятанной ото всех тайны, то ли впервые переживаемой осознанной жертвенности в привычном и знакомом мире. Это неясное ощущение сближало, наполняя  возвышенной грустью. Мы не упрекали друг друга, не жаловались, а получив очередной отказ, старались всё-таки не сдаваться. Наступало утро, и всё повторялось сначала.

 

Утро 27 марта. Удалось поговорить по телефону с Андреем Борисовичем Трухачёвым, сыном Анастасии Ивановны Цветаевой! Разговор состоял почти из одних пауз и отчаянных попыток объяснить жизненную необходимость дикого желания увидеть его маму. Казалось, что меня подвесили в безвоздушном пространстве, на тонюсеньком волоске, и что он вот-вот оборвётся, не выдержав смертельного натяжения.

 

Нет, я человек абсолютно ей незнакомый... Да... Но поверьте! В такой же точно степени и неслучайный... Мы приехали издалека, из Сибири... Марина...

Хорошо. тихий и сухой голос на том конце провода, как-то вмиг обмякает и сдаётся; наступает волшебная пауза – пауза, от которой начинается внутренне свечение и тепло по всемиу телу, столько нахлынуло надежд.

 

Поскольку Вы сами доктор, то должны ясно представлять себе проблемы её возраста и здоровья. К тому же она до сих пор изнуряет себя профессиональной работой, и в доме постоянно люди. Нельзя вести долгих разговоров, мучить выяснениями, просьбами... Десяти минут Вам будет достаточно?

 

Долго стою в телефонной будке, вцепившись онемелыми пальцами в серенький листочек и изучая записанный номер. Это кажется невероятным. В конце концов, легко проверить... Но кто поймёт, насколько это трудно? Смотрю на твою спину, в спортивной куртке цвета хаки, сиротливо притулившуюся снаружи стеклянной двери. И -как будто спрыгнув с невидимого обрыва, кручу железный диск.… Так как же насчёт расхожей фразы о том, что чудес на свете не бывает?

 

Совершенно остолбенев от всего происходящего и ничего ещё толком не соображая, кладу трубку на рычаг и замираю, уставившись в пространство слепыми глазами. Первое, что слышу, после голоса Анастасии Ивановны, твои слова: Стоп. Запомни этот день и этот час: ты только что говорила с Цветаевой!

27 марта 1990 года, 2 часа дня.

 

Пространство, в которое я отчаянно вглядываюсь, пытаясь как-то осмыслить суть только что случившегося, является всё той же мартовской, порывисто-ветренной Москвой, около станции метро "Новокузнецкая". Но я  уже в который раз - ничего в ней не узнаю. Что-то явно произошло, с улицами, с погодой, с людьми... Куда вдруг всё подевалось? И мокрая серость, и наше тоскливое одиночество, и всё это ледяное недоумение? Город волшебно переменился и выглядит сейчас так ясно, нарядно и приветливо. Солнце наконец-то выглянуло из мёртвой пелены. Люди, со всех сторон подступающие около входа в метро, - улыбаются, заглядывают в глаза, вежливо уступают дорогу. Всё странно и волшебно ожило, обрело светлую весомость и смысл. Да и мы сами с тобой тоже стали другими. Не какими-то там потерянными и жалкими бродягами, а настоящими триумфаторами. Страшно занятыми, деловыми людьми, ведь на послезавтра у нас запланирован визит... к родной сестре Марины Цветаевой!

В ушах всё ещё звенит неправдоподобно молодой голос Аси:

– Так в чём же дело? Я жду вас прямо сейчас!

 

И она тут же решительно начинает свои чёткие и подробнейшие объяснения, как к ней добираться. А я, как заворожённая, всё вслушиваюсь и вслушиваюсь в заветную МУЗЫКУ долгожданного голоса. Какой удивительный голос! Звонкий, легко вспархивающий ввысь, в конце фразы. И ещё, какой-то по-детски удивлённый, трогательный, чистый.

 

– О, нет... Простите, невозможно прямо сейчас. Такая досада, командировка... Важная консультация, в Центре сосудистой патологии (Боже, что говорю, немедленно всё отложить... Но надо подготовиться, прийти в себя, я же так просто умру.)

 

– Хорошо-хорошо, успокойтесь! Приходите в любое удобное время, после консультации. Только позвоните, пожалуйста, накануне, по этому телефону. Надеюсь быть дома. Так Вы вправду, из Сибири?

 

– Да, из Сибири, из Тюмени... Спасибо Вам, обязательно позвоню, до свидания!

 

О книге "Моя Сибирь" мне ещё ничего не известно, пока я понятия не имею, что это слово значит для неё и для всй её семьи. А ведь Слово это... Именно оно явилось золотым ключиком, сим-симом, паролем ко всему, что случилось потом –  паролем, открывшим заветную дверь судьбы.

 

Сердце не просто колотится: вибрирует, на пределе возможного. Взлетает, падает...  Что-то широко и лучисто распахнулось там, впереди. Покорно, вослед этой загадочной работе, душа вступает во все открытые и ещё нет поля и силы. Мир вокруг захлёстывает ток тёплого и живого света, золотистой энергии... Чуда? Так как же насчёт расхожей фразы о том, что чудес на этом свете не бывает?

 

Жребий брошен, Рубикон перейдён. На невидимых часах вдруг сдвинулась, с жутким транфизическим скрипом, чугунная стрелка, и о чудо, оно ожило, уснувшее было время. Да так неостановимо полетело вперёд, только поспевай теперь за ним! Действительно, сколько надо ещё предпринять, организовать и продумать, прежде чем мы окажемся около заветной двери!

 

Мысли несутся вскачь, обгоняя одна другую: подготовить список вопросов... Интересно абсолютно всё, например, какой у Марины был рост, размер обуви? Есть ли хоть одна фотография, где она бы смеялась? Какое было её любимое блюдо? Была ли их мама ласковой, часто ли целовала своих дочек? А может наоборот, была строгой и требовательной? Почему-то мне кажется, что моя Лида очень похожа на Ирину, так рано ушедшую из жизни. Та же крутолобость, форма подбородка, грусть широко распахнутых глаз... Не забыть показать фотографию! А как бы отнеслась Анастасия Ивановна к идее записать нашу встречу на плёнку? И потом - надо же понять, как мы должны одеться. И конечно же, розы - много, много роз! Все самые прекрасные в Москве розы мы должны отыскать и принести легендарной и такой милой Асе Цветаевой! Как может быть иначе, если происходит подобное?

 

Москва спешит навстречу, окружает, кружит – весенними бодрящими запахами, весенним оживлением улиц. Пристально и сочувственно заглядывает в глаза (подлизывается? заглаживает вину?): «влипли вы, ребята, капитально» – подсмеивается в уши острый мартовский ветер. – «Теперь надо как-то держаться, не ударить в грязь лицом. Вперёд, только вперёд!»

 

Город, вчера ещё казавшийся таким надменным и равнодушным, превратился в сообщника, снова стал давним, верным Другом, как всегда. Бегом бежим по его просторам, ныряем в провалы метро, садимся в как-то подозрительно звенящие трамваи, уходим с головой в цветные неоновые заводи магазинчиков. Нет, всё-таки творится какая-то мистика, сон наяву... Но легко и радостно отдаваться этому чувству. Хорошо, что нас сейчас двое, одинаково сумасшедших и счастливых, иначе и сам себе никогда бы не поверил.

 

Опаздываем! С пылающими лицами и дикими глазами умоляем какого-то очаровательного милиционера объяснить нам дорогу от метро Комсомольская к Большой Спасской. Выход лишь один: позвонить. После голоса Анастасии Ивановны в телефонной трубке, спокойного и радостного, становится намного легче.  Ну слава Богу, нас ждут! Кстати, ждут-то на самом деле не "нас", а меня. Я ведь так и не решилась сказать Андрею Борисовичу, что мы придём вдвоём. Постеснялась. Ну ничего, предполагаемое время аудиенции всего лишь десять минут. Придётся уж тебе где-то поскучать, ради такого случая.

 

Вот, наконец, подъезд. Лихорадочно роюсь в своей сумочке, пытаясь отыскать бумажку с записанным номером подъездного кода. Зубы стучат и руки, естественно трясутся. Куда там! Как всегда, в самый ответственный момент всё куда-то исчезает. Что тут прикажешь делать? Пока я беспомощно озираюсь и призадумываюсь, не успев толком расстроиться и рассердиться, как происходит очередное маленькое чудо (позже, Лилит Николаевна объяснит это так: "Что же Вы хотите, так всегда бывает около Марины!").

 

Из подъезда вдруг выходит обыкновенная вежливая девочка, в белой пуховой шапочке. Она нас спокойно пропускает внутрь, не говоря ни слова, придерживая массивную дверь. Нет, скажите на милость, откуда в таком подъезде вдруг взялась обычная московская пятиклассница? Сейчас это кажется абсолютно невероятным.

 

Один Бог ведает, как мы  добрались до этой двери, с приколотой на ней белой лошадкой. Почему лошадка? А-а-а, она же с крыльями! Наверное, это прилетел, изо всех своих крылатых сил стремясь нас опередить, заоблачный Пегас? Или же он всегда здесь обитает? Рядовые объяснения, о школьных активистах, помогающих пожилым людям, в такой момент в голову как-то не приходят.

 

Неужели это всё-таки произошло, и мы уже можем поздравить себя с маленькой победой? Вот она, та-самая-заветная-сказочная дверь, разделяющая – объединяющая? – целые пласты человеческой Истории, разные её эпохи и такие разные судьбы! Есть над чем призадуматься, даже не поднимая руки для стука. Кстати, рука и не поднимается. Готова ли я к этому Мгновению, которое, скорее всего, уже никогда не повторится? Что смогу сказать Асе Цветаевой? А может, уж лучше сбежать, пока ещё не поздно? Инстинктивно ищу поддержки в не менее перепуганном твоём взгляде. Но это абсолютно бессмысленная затея. Как всегда, когда становится невыносимо тяжело, спасаюсь единственым: делаю себе ещё хуже. Стучу.

 

Голгофа предстояния каменной глыбой тает, растворяется, отступает. Заветная дверь распахивается, и в подъездную тьму льётся мягкое, уютное свечение. Почему-то я вижу сначала лишь хрупкую кисть руки,  протянутой мне навстречу - бликом, в дверном проёме. Подчиняясь безотчётному порыву, неловко прижимаюсь к ней губами. В следующее мгновение Анастасия Ивановна крепко сжимает мою ледяную руку в своих горячих ладонях и… тоже целует? Стою, как вкопанная, над её склонённой головой, абсолютно ничего не понимая. Розы колют бок - я их стараюсь держать подмышкой, куда ты пристроил мне букет, перед своим торопливым побегом на пролёт выше от двери с белой крылатой лошадкой.

- Женщинам я возвращаю поцелуи. Проходите! - уже знакомый голос звучит очень тихо, но вполне утвердительно. Я вижу Анастасию Ивановну! Касаюсь её руки, вбираю в лёгкие воздух этого единственного на земле места, дома! Хозяйка не даёт мне растеряться окончательно.

- Вы такая юная, а уже доктор? - Анастасия Ивановна жестом предлагает пройти в комнату, смотрит внимательно и с неподдельным удивлением. Тут я, наконец, прихожу в себя и протягиваю ей цветы. Видно, как она тронута, изумлена букетом: обнимает розы и опускает в них улыбающееся лицо.

- О, какой небесный аромат!

И пока Хозяйка поглощена цветами, не умея скрыть своего безграничного восторга, у меня появлется минутка, чтобы осмотреться и как-то справиться с волнением. Эта маленькая, худенькая женщина, с грустным и ласковым взглядом, с серебряными, коротко подстриженными волосами - и есть та самая Ася, родная сестра великого поэта Марины Цветаевой?

Как описать её облик, такой лёгкий и светлый, что больше всего напоминает лучик солнца, случайно проскользнувший за тёмную щторку? Кажется, что в её невесомом теле совершенно отсутствует какая-либо тяжесть. Больше всего Ася похожа на светловолосую, светлоглазую девочку-подростка, откровенно счастливую в эту минуту. Лицо так озарарено изнутри, что следы возраста на нём практически не видны. Анастасия Ивановна очарована густой розовой свежестью душистых полубутонов. Губы что-то тихо шепчут, нежно касаясь лепестков. Сколько ослепительной ласки и кроткой радости на её лице, склонённом над букетом! Где-то сейчас витает её душа?

 Я робко вступаю под гулкие своды легендарного Серебряного века.

 Да, здесь явно продолжается то самое время: комната выглядит с первого взгляда тёмной и заставленной - так много скопилось здесь его реликвий и атрибутов. Большой круглый стол в центре завален до верха рукописями, книгами и журналами. То же самое происходит и с комодом, и со стульями, и с подоконником - налицо размах и накал продолжающегося творческого труда. Шкафы тоже переполнены книгами. Почти половину комнаты занимает старинный рояль, такой огромный и такой изысканно-роскошный, что невозможно смотреть на него без священного трепета. Неужели тот самый? Из Трёхпрудного, под которым Марина и Ася любили прятаться от всех, увлечённые очередной игрой? Какая-то женщина склонилась над нотами, что-то тихонько наигрывает - наверное я своим приходом прервала их с Анастасией Ивановной совместную работу. А самое главное здесь, пожалуй, фотографии. Портреты, рисунки, картины - ими буквально увешаны все стены. Старинные рамы, потемневшие от времени лица. Улыбки, всплески глаз, пышные наряды дам и элегантная чопорность кавалеров. Многие лица я узнаю, многие угадываю, а больше всего здесь Марины и её семьи. Особенно поражает один большой портрет, которого я никогда не видела прежде. Марина выглядит на нём, как русская сказочная царевна, прекрасная, немного печальная.

- Это портрет её души. Пора безоблачного счастья. Был такой и Серёжин - но увы, во время войны пропал... - Анастасия Ивановна вновь лучиком проявляется в полумраке комнаты, останавливается около портрета и тоже долго им любуется. Вдруг я понимаю, что чудо Марининой и Серёжиной встречи, чудо их взаимной любви, до сих пор наполняет Асину душу и эту комнату до кра.ёв. Является, может быть, одним из самых главных здешних сокровищ. "Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится."

Анастасия Ивановна начинает рассках о тех далёких днях. Я слышу шум моря - так легко представить себе жаркую сердоликовую лагуну Коктебеля, глядя в её глаза... А может, и у Марины были такие же - прозрачно-зелёные, совершенно "русалочьи"? И одинаковые голоса, звонкие, чистые, легко реющие в конце фраз. Как отдалённый шум прибоя, улавливаю ритм стихотворения :

 

Над Феодосией угас

навеки этот день весений,

и всюду удлиняет тени

прелестный предвечерний час.

 

Тёплыми волнами льётся в душу ласка голоса и этого взгляда. Я неторопливо перехожу от портрета к портрету. Оживают легенды, звучат стихи, приоткрываются тайны. Сколько их здесь - лиц, жизней, судеб, загадок? О времени я совершенно забываю. Какое странное, удивительное чувство! Как будто я была здесь уже тысячу раз, и меня здесь так хорошо знают и любят, что не нужно ничего объяснять, а можно, наконец, просто отдохнуть, насладиться счастьем общения с близким и дорогим человеком.

 

Резкий звонок в дверь возвращает к дейстительности. Анастасия Ивановна представляет меня полной голубоглазой женщине, своему близкому другу Надежде Ивановне Варакута. Некоторое время мы беседуем о земном, о работе и последних событиях жизни.

 - А где же Ваш муж? - испуганно спрашивает вдруг Ася и вопрошающе переводит строгий взгляд от меня к Надежде Ивановне. - Надеюсь, что Вы не оставили его на лестнице?

Я не решаюсь сразу же признаться в таком преступлении. Минуту длится  напряжённое молчание. Но разве же возможно обмануть всю славу и мудрость Серебряного века? Приходится объявить о твоём добровольном изгнании. Что же тут начинается!.. Ты немедленно вызволен и - совершенно смущённый и растерянный - водружён в самый центр нашего женского кружка. Джентельменское приветствие и поцелуй руки приняты и всемилостиво одобрены. Ты немедленно усажен за рояль, а с музыкой в этой волшебной комнате воцаряется ещё более романтичная и дружеская атмосфера. Ощущение давно знакомого, родного и близкого только усиливается.

 

Анастасия Ивановна просит меня почитать свои стихи. Она слушает очень внимательно, подперев детским кулачком щёку. Почему-то мне совсем не страшно, хотя от подобной аудитории, не побоюсь сказать великой чести здесь впервые перед ней выступить, – вполне можно и дар речи потерять, согласитесь!

 

Стихи здесь звучат необычно и для меня самой, разрастаясь под сводами вечного времени и наполняясь неведомым мне смыслом. Когда умолкаю, в сумраке и тишине этой комнаты, наполненной книгами и рукописями, лицами и судьбами, – вновь ощущается присутствие Тайны, всех нас сегодня собравшей вместе и связавшей невидимой нитью Судьбы.

 

– Несомненно, у вас есть талант. Надо работать дальше. Скажите, Вы верите в Бога?

Анастасия Ивановна всё так же сидит за своим столом, подпершись детским кулачком. Она одаривает лаской русалочьего взгляда, зеленоватым и влажным его свечением. Господи, да что же такое она говорит! От волнения, смысл сказанного доходит не сразу, а когда доходит... Вот тогда вдруг становится страшно. Вместо ответа, машинально достаю из сумочки и протягиваю маленькую шведскую Библию, только вчера купленную на Калининском.

 - Знаете, последнее время я часто стала об этом задумываться. Несомненно, что существует Нечто - это можно назвать Судьбой, Провидением, Промыслом. Но что-то ведёт нас по жизни. Многое происходит и складывается в ней помимо нашей воли. А порой – и вопреки.

 

Ася благоговейно разглядывает диковинку, листает изящные тонкие странички, вдыхает аромат свежего принта. Надежда Ивановна тоже с большим любопытством ожидает свой очереди подержать миниатюрную Библию в руках.

- А знаете что, Лара, мы Вам подпишем эту Книгу. Правда ведь, Анастасия Ивановна? Вы сегдня в удивительном настроении, получится просто замечательно! Пусть у ребят останется память о нашей встрече, об этом дне.

 Надежда Ивановна загорается идеей, подходит ко мне вплотную и взволнованно шепчет - Вы себе просто не представляете, она может такое... Если Анастасия Ивановна в духе, как сегодня, это очевидно, она пишет по большому вдохновению, она может сотворить настоящее чудо! Не упустите редчайшей возможности, попросите её, она Вам не откажет. Ведь вся жизнь может измениться... Тс-с-с!.. Она пишет. Она пишет!

 

Анастасия Ивановна берётся за ручку и задумывается. Надежда Ивановна умилённо умолкает, на цыпочках отходит в уголок и, с нескрываемым восхищением и нежностью, следит с почтительного отдаления. Ну а я, чтоб не беспокоить Хозяйку, снова начинаю рассматривать фотографии и портреты на стенах, полочках и в шкафах. Поразительно! Вот это Макс, вот это Борис Пастернак. Коктебельская поэтическая команда, Борис Трухачёв, Минц... Меня охватывает ощущение такого живого и яркого их здесь присутствия, как будто это вовсе не я смотрю на них, а они разглядывают меня и молчаливо делятся друг с другом впечатлением. Странно... Такие разные лица, но все одинаково значительны, на каждый портрет можно смотреть часами. Что-то неуловимое их всех объединяет и сплачивает, в одну большую семью, в таинственное Братство. И вот я, не такой уж и отдалённый их потомок, пытаюсь это неуловимое уловить. Время? Воспитание? Вера? Что - делает такие разные лица одинаково прекрасными и недосягаемыми? По-видимому, это абсолютно другие люди. Не такие, как мы. Целое иное человечество. Ведь им не прививали ненависти к ближнему, не разрушали психику смертельным ядом материализма, не искушали безграничной верой в свои силы. Все они - люди совершенно иной духовной категории. "Люди-реликты". Как секвойи или до ледниковые кедры. Ореол неистреблённой злом высокой духовности - лучистой дымкой - одинаково парит над этими лбами, сообщает одинаковую глубину и взволнованную напряжённость выражению глаз. Все они вправе так смотреть на меня, я перед ними умолкаю.

 

Сумрак комнаты вдруг наполняет волшебство звуков. Это моя любимая мелодия "Дождь над площадью Этуаль", на которую так чудно ложатся слова Макса:

 

В дождь Париж расцветает,

словно серая роза...

 

Ты мужественно продолжаешь попытки подружиться с царственно-роскошным монстром. Анастасия Ивановна распрямляется от стола и замирает - вновь эта мгновенная реакция на Красоту, как и со стихами, и  розами! Глаза закрыты, кажется вся она обратилась в слух, а от лица веет тихое сияние. Куда вновь ускользает её душа?

- Нет, вы только посмотрите - шепчет изумлённая Надежда Ивновна - Какое блаженство... Я давно не видела её такой, правда!

А Ася подходит к роялю, кладёт ладони на его поющую перламутровую поверхность, как будто хочет уловить и приласкать каждый звук, собрать их стайку вместе. Она отрешённо всматривается куда-то вдаль и совершенно не умеет скрыть своего волнения. Звучит музыка, а моё сердце почему-то сжимается тревогой. Где, в каких зоблачных высотах парит сейчас Асина ласточка-душа, сделав маленькое и хрупкое тело ещё более слабым и беззащитным? Слава и ахиллесова пята творца: взлёт. Преданность подъёмной силе Прекрасного - безоглядная, почти инстинктивная, всегда - жертвенная. Подвиг, превратившийся в строй души.  У всех птиц, как мы знаем, кости особо лёгкие, заполненые воздухом, хоть и состоят из тех же самых элементов, что и наши. Реальная цена мастерства, любого настоящего искусства: жажда взлёта и -  безоглядная готовность разбиться.

 

Музыка по-прежнему хозяйничает в этой комнате, торжественно звучит под сводами Серебряного века. Анастасия Ивановна зачарованно слушает. Неуловимая серебряная Ласточка, хоть бы одним глазочком взглянуть на то сказочное царство, свет которого так ясно отражается сейчас на твоём лице! Там, высоко-высоко, где тебе так легко и радостно, ты паришь совершенно одна. Вот почему сжимается сердце и переполняется необъяснимой тревогой. Хочется тебя как-то защитить, укрыть, подстраховать эти поднебесные сальто.

 

Невольно наблюдаю за переливами небесного света на лице и в глазах Аси Цветаевой, а в голове моей лихорадочно проносится хроника её земной жизни.  22 года лагерей и ссылок. Можно ли назвать преступлением веру в Бога? Значит, 22 года сталинских тюрем и этапов ни за что. Щедро одарённая множеством талантов, европейски-образованная, знавшая в совершенстве несколько языков, дочь всемирно известного учёного и подвижника Русской культуры Ивана Владимировича Цветаева и сестра гениального поэта - Анастасия Ивановна, в самом расцвете своих творческих сил и возможностей, была заживо похоронена режимом в снегах Сибири и Дальнего Востока. Оторвана от семьи, маленького сына, друзей, любимой работы - от всего, что было дорого и любимо. Но она не сдаётся, не впадает в отчаяние. Она помогает заключённым, поддерживает слабого, старается понять всё происходящее вокруг, а главное - не прекращает писательского труда. В невероятнейших условиях, на обрывках газет, на махорочных пайках папиросной бумаги - продолжают жить герои её романов, продолжается творчество и учёба. Анастасия Ивановна увлечённо занимается английским языком, переводит философов и поэтов, сама пишет стихи. Каждый её день - схватка с нечеловеческим бытом, голодом, болезнями, непониманием, одиночеством. Непосильный физический труд. Стирка тифозного лагерного белья. Жизнь среди уголовников и солдафонов - да разве же обо всём расскажешь? Но в это же самое время зреет литературное мастерство, оттачивается дар Слова. Блеск и остроумие прирождённого расказчика, острый взгляд художника, философская глубина и ясность христианского мыслителя - рождают такие шедевры, как "Амор", "Моя Сибирь", "Неисчерпаемое", "Рассказы о животных". С каждой страницы - потоками льётся свет, радость, любовь к жизни! Пожалуй, подобный феномен в мировой литературе происходил лишь однажды, когда синеглазый крепыш, весельчак и шутник Джек покорял Клондайк и сердца американцев несгибаемой волей к жизни (но то был молодой и здоровый атлет, а не утончённая женщина средних лет, страдающая тяжёлой формой ревматизма!) Ни минуты уныния: труд и молитва, творчество и чтение, живопись, жаркое стремление помочь, поделиться последней крошкой с каждым, оказавшимся рядом - человеком или животным. Разве же у Анастасии Ивановны могло оставаться время для уныния или сетования? Подобной роскоши в её жизни не водилось никогда.

 

Звучит музыка. Выражение Асиного лица безмятежно. Так что же это за хрупкость и какая же это эфемерность? Явный обман зрения, очередной трюк игруньи-природы. Да в этом ласточковом теле сокрыты такие силы, для которых не положено земных пределов. Хватит и на взлёт, и на благополучную посадку - в любых условиях, с любых высот. Я каждой порой души стараюсь впитать в себя тайный восторг её свободного и радостного полёта. "Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви." И когда вновь окунаюсь в тёплую ласку глаз, тревога совершенно исчезает. Слава Богу, хранителю птиц, детей и влюблённых - Ася снова здесь, с нами, в крохотном своём земном гнезде, на Большой Спасской.

 

Мы давно забыли с тобой о времени и не вспоминаем о рамках приличия. Да и Анастасия Ивановна, похоже, забыла обо всём и с явным удовольствием читает стихи Марины. Тем самым голосом! Как он чист, напряжённо-сдержан чётким ритмом, но от переполненности душевной - вздрагивает, неостановимо летит вверх. Я не могу выразить в словах, но чтение это так необычно, так трогательно, что у меня перехватывает горло. Чудо встречи длится и длится, множась чудом каждого стихотворения. Мы говорим обо всём: о России и её будущем, о поэзии и о любви, о детях, кошках, о живописи и музыке. А ведь пару часов назад не были даже и знакомы. Можно ли в это поверить? Хоть когда-нибудь ощущали мы себя так легко и счастливо среди людей, которых видим впервые? Мистика, начавшаяся в телефонной будке, около метро Новокузнецкая, благополучно продолжается.

 

Опять звонят в дверь. Под сводами Серебряного века новое пополнение: цветаевед Лилит Николаевна Козлова, или просто Лилит. Она же и генетик, и психолог, и альпинистка, и неутомимая путешественница, и потрясающий рассказчик, и, наконец, просто красавица. Лилит справляется у Анастасии Ивановны о её здоровьи, коротко и просто кивает в нашу сторону, как старым знакомым. Раз мы здесь, для полного доверия большего ей, видимо, не требуется. Тут же начинается подробный рассказ о последней поездке в Елабугу.  Странно, о Марине мы сегодня говорим мало, но это "мало" совершенно особенное. Она сама говорит с нами, она сама здесь, в этой комнате, пребывает так очевидно, что в любом разговоре сквозит её позиция. Фразы порой обрываются на полуслове, все замирают и вслушиваются, охваченные одинаковым чувством.

 

и глубина, где стебли тонут,

торжествовала свой закон.

 

Как будто Марина что-то вдруг возразила, или дополнила, или радостно за нас договорила, воспользовавшись паузой. И это общее - молчаливое и благоговейное - к ней внимание, та подтянутость души, которая возникает под взглядом обожаемого Друга, нас объединяет и сближает. Чувство неизведанной степени доверия ко всем, кого я здесь встретила, наполняют сердце такой нежностью, что постоянно приходится  сдерживать слёзы. Что это? То ли Анастасия Ивановна знает какой-то особый секрет, умеет так расположить к себе, создать особую атмосферу? То ли со мной самой сегодня что-то происходит? То ли, кто знает, и вправду сама Марина влияет и уже давно всех нас, волею случая здесь сейчас собравшихся, соединила и породнила? Я не знаю. Несомненно лишь одно: ощущение небывалого праздника, события, торжества - не случайно. И, кончно же, во многом благодаря именно Марине!

Анастасия Ивановна... Вот она сидит, совсем близко, в простом своём халатике, с наброшенным на плечи, видавшем виды светлом платочке. В беседе она сдержана, даже выглядит немного отстранённой. А глаза излучают пристальное и ласковое внимание. Она немногословна и предпочитает слушать.  Многие считают её аскеткой, и не без оснований, достаточно взглянуть на окружающую обстановку: книги, рукописи, фотографии, скудная простая мебель - только то, что отвечает принципу насущной потребности (исключение составляет, наверное, рояль, но ведь разве музыка не есть насущнейшая потребность души?) Обратная сторона духовной переполненности: невозможность тратить силы и внимание ни на что сиюминутное, суетное, житейское. Максимальная собранность для дальних перелётов.

Кажется, идёт какой-то спокойный, вполне обычный разговор. Ни жарких философских дискуссий, ни деклараций высоких истин, ни обсуждения последних литературных событий и новинок - и в помине нет. Но именно этот простой и тихий разговор почему-то потрясает душу до недр. Анастасия Ивановна любит быть вовлечённой в процесс, а не "водружённой на пьедестал". Она предпочитает ни на что не претендовать, но как можно больше узнать и большим поделиться. Её скромность и тактичность, совершенно искренннее желание уйти на второй план, дать возможность высказаться другому - поразительны. Какой жалкой затеей кажутся мне сейчас все мои приготовления и продуманные заранее вопросы (как, впрочем, и весь мой продуманный и совершенно нелепый здесь наряд, с перьями, серебром и... люрексом. Боже, какой стыд!) Мы с головой погружены в поток волшебства, радости, удивления - в то, из чего и возникает само желание творить, писать, сочинять. Можно ли было мечтать о подобном? Здесь царит совершенно собенное видение мира, которым Анастасия Ивановна не просто обладает сполна, но и умеет сообщить другим. Взгляд Художника. Взгляд Творца. Трепетно-сосредоточенное любование всем, что тебя окружает. Мы назвали это эффектом стакана киселя, помнишь? В "Моей Сибири" есть эпизод, когда в маленьком деревянном домике, где-то на окраине Кокчетава, автор видит  настоящее чудо: луч солнца проходит через стакан киселя и завораживает игрой и переливами лучей и красок... Какая бездна чувств и их оттенков, переживаний, откровений - в ответ закатному отблеску! Мир переполнен красотой. Если, конечно, смотреть на него с любовью, с любованием. Вот и весь секрет Асиного особого видения. Вот он - источник её неиссякаемых сил и всех завоеваний: любовь! "Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится."

 

- Всё, что Вы просили, Анастасия Ивановна, я принесла - Надежда Ивановна вдруг ласково наклоняется к самому уху Хозяйки. Она с большой осторожностью решается отвлечь её от беседы с нами и Лилит Николаевной, откровенно тревожась за её силы. Наверное, титану Духа пришла пора подкрепиться. Анастасия Ивановна кивает и тихонько шепчет в ответ: "И апельсины тоже?" Она легко вспархивает от стола и летит на кухню.

- А вот с апельсинами не получилось. Заходила в несколько магазинов... Сама не пойму, куда они подевались...…

Десять с лишним лет прошло уже после того дня, переполненного светом и радостью, но этот единственный момент Асиного огорчения мне вспоминать до сих пор невыносимо. Как она стояла на кухне, почти полностью погрузив серебряную головку в хозяйственную кошёлку, никак не веря в то, что апельсинов, действительно, там нет. Она смотрела на Надежду Ивановну так удивлённо, а потом так грустно опять заглядывала внутрь, и всё никак не могла выпустить кошёлку из рук. Весь вид её говорил только об одном: "Ну вот, я летала, летала - прилетела к вам, а здесь даже и апельсинов сегодня нет! Как же это понимать?" Вполне вероятно, что сама Анастасия Ивановна особенно и не огорчилась и, может быть, подкрепилась чем-то другим, не менее вкусным, после нашего ухода. Но... Дело в том, что сценка эта, на кухне, по-видимому, была предназначена именно для моей совести. Перед самым приходом к Анастасии Ивановне, я и собиралась купить апельсинов! Видела их повсюду - нарядных, огненно-алых - великое множество, как всегда водится в Москве. Пожилой человек, слабое здоровье - как же идти без фруктов? Но ты недоумённо мне возразил: "идём же в гости, а не в больницу... это просто даже неприлично." И я, стушевавшись от железной мужской логики, не сделала того, что было в той ситуации абсолютно очевидно. Ведь кроме "железной", в жизни существует ещё и совершенно иная логика. Что прилично, а что нет - человеческая природа часто совершенно путает. И этой ничем уже и никогда невосполнимой ошибки, я до конца своих дней не забуду. Так и стоит она у меня перед глазами - нет, не "титана Духа", не славная героиня Серебряного века и даже не чудная небесная Ласточка: грустная, худенькая женщина, в видавшем виды фланелевом халатике склонившись над пустой сумкой, перестрадавшая в жизни столько, что маленькое разочарование кажется уже непосильным. О, как я мечтала в тот момент протянуть Асе душистый алый апельсин, чтобы опять впыхнула в этих глазах детская радость и то особенное умиление, которое я видела в моей жизни только однажды! 

Как же важно понять, что каждое мгновение, в которое мы имеем возможность сделать добро, и есть главное достояние человека на земле! И - не просто понять: важно отстоять это своё достояние. Любыми силами. В любых условиях. Вопреки всем логикам и доводам мира.

 

Всё когда-нибудь кончается?

Как трудно уходить из этого дома, из уютного и волшебного Ласточкиного гнезда, куда занесла нас с тобой всемилостивая Судьба и где нам так много довелось узнать и понять! Анастасия Ивановна вручает нам подписанную ею Библию, благословляет и даёт последние напутствия:

- Любите друг друга. Берегите детей. Каждый ребёнок - главная ваша поэма. Я не могла простить советской власти только двух вещей: изгонять Бога из души человеческой абсолютно бессмысленно. Воспевать подобный абсурд - уже преступно. Слово не может восставать Само на Себя. Это первое. А второе - это отношение к детям. Такого количества беспризорных и голодных детей, как при советской власти, я никогда в России не видела. Под лозунгами о счастливой жизни всегда сидели грязные и продрогшие дети. И эта ложь благополучно продолжается до сего дня.

 

Тайком от Хозяйки, Надежда Ивановна предлагает мне на прощание посидеть на стуле Анастасии Ивановны. По её округлившимся глазам и лихорадочному румянцу я понимаю, какая нам оказана честь. Как описать свои ощущения? Наверное, на фоне всех событий и откровений, подобное испытание проходит для меня, скорее всего, не заметно. Но около Анастасии Ивановны абсолютно всё кажется особенным, неповторимым. Вот и обыкновенный старенький деревянный стул - вдруг, на твоих глазах, превращается в царственный трон. Или - в капитанский мостик. Или... 

Да ведь это же совершенно очевидно! Здесь, в этой крошечной московской квартирке, в укромном и высоком Ласточкином гнезде, покоится - в любви и любовании нежно-сердоликового взгляда - мир Марины! Её душа. Чудо и Тайна её жизни, её неугасимого творчества, её живого и зовущего вдаль голоса...

 

Всё когда-нибудь кончается?

Для нас, уходящих всё дальше и дальше от этого дома, от этой двери, с приколотой на ней белой крылатой лошадкой, всё только начинается. Мы уносим с собой бесценный дар Судьбы: благословение руки Анастасии Ивановны Цветаевой. Обжигающе-невесомое прикосновение ласточкового крыла - и поднебесный масштаб ответственности перед ним. Всю его неземную тяжесть. (Скоро начнётся наша недолгая, но незабываемая дружба: переписка, звонки, отзывы, поздравления с праздниками, планы и надежды... "и быть живым, живым и только, живым и только, до конца!"

 

 5 сентября 1993, через 3 с половиной года нашего знакомства, Ласточка навсегда оставила своё земное гнездо на Большой Спасской. Высоких тебе полётов и счастливейших встреч в золотом поднебесьи!

 

Москва!

Улицы и дома притихли, потрясённо смотрят нам вслед. Мы бредём наугад - разве имеют сейчас какое-то значение любые земные ориентиры? Спасибо тебе, святой Город! Храни свой клад и будь достойной преемницей! Как ты прекрасна, Москва – вечная, Златоглавая, распахнутая навстречу новому Дню.

 

Белокрылая Лебедь, заглядевшаяся в тихое отражение в Москва-реке, ты вечно прекрасна и вечно жива – этим чудом Русской сказки, Русского Духа, так ярко запечатленного сёстрами Цветаевыми, Мариной и Асей. Каждой из них по-своему, но одинаково талантливо, неповторимо и огненно. Стихи в унисон, душа в унисон – жизнь в унисон!

 

Всё продолжается. Спасибо тебе, Москва! Мы уезжаем. Вместо обновок, апельсинов и "птичьего молока" – надпись на Библии. Живой Голос. Вера в чудоã.

 

 

 


*Москва – Вашингтон, 1990 – 1999. Журнальная версия к 105-летию со дня рождения А.И. Цветаевой опубликована в журнале "Большой Вашингтон", сентябрь 1999 – январь 2000.

 

 

 

Голгофа предстояния каменной глыбой тает, растворяется, отступает. Заветная дверь распахивается, и в подъездную тьму льётся мягкое, уютное свечение. Почему-то я вижу сначала лишь хрупкую кисть руки,  протянутой мне навстречу - бликом, в дверном проёме. Подчиняясь безотчётному порыву, неловко прижимаюсь к ней губами. В следующее мгновение Анастасия Ивановна крепко сжимает мою ледяную руку в своих горячих ладонях и… тоже целует? Стою, как вкопанная, над её склонённой головой, абсолютно ничего не понимая. Розы колют бок - я их стараюсь держать подмышкой, куда ты пристроил мне букет, перед своим торопливым побегом на пролёт выше от двери с белой крылатой лошадкой.

- Женщинам я возвращаю поцелуи. Проходите! - уже знакомый голос звучит очень тихо, но вполне утвердительно. Я вижу Анастасию Ивановну! Касаюсь её руки, вбираю в лёгкие воздух этого единственного на земле места, дома! Хозяйка не даёт мне растеряться окончательно.

- Вы такая юная, а уже доктор? - Анастасия Ивановна жестом предлагает пройти в комнату, смотрит внимательно и с неподдельным удивлением. Тут я, наконец, прихожу в себя и протягиваю ей цветы. Видно, как она тронута, изумлена букетом: обнимает розы и опускает в них улыбающееся лицо.

- О, какой небесный аромат!

И пока Хозяйка поглощена цветами, не умея скрыть своего безграничного восторга, у меня появлется минутка, чтобы осмотреться и как-то справиться с волнением. Эта маленькая, худенькая женщина, с грустным и ласковым взглядом, с серебряными, коротко подстриженными волосами - и есть та самая Ася, родная сестра великого поэта Марины Цветаевой?

Как описать её облик, такой лёгкий и светлый, что больше всего напоминает лучик солнца, случайно проскользнувший за тёмную щторку? Кажется, что в её невесомом теле совершенно отсутствует какая-либо тяжесть. Больше всего Ася похожа на светловолосую, светлоглазую девочку-подростка, откровенно счастливую в эту минуту. Лицо так озарарено изнутри, что следы возраста на нём практически не видны. Анастасия Ивановна очарована густой розовой свежестью душистых полубутонов. Губы что-то тихо шепчут, нежно касаясь лепестков. Сколько ослепительной ласки и кроткой радости на её лице, склонённом над букетом! Где-то сейчас витает её душа?

 Я робко вступаю под гулкие своды легендарного Серебряного века.

 

 

 

Анастасия Ивановна берётся за ручку и задумывается. Надежда Ивановна умилённо умолкает, на цыпочках отходит в уголок и, с нескрываемым восхищением и нежностью, следит с почтительного отдаления. Ну а я, чтоб не беспокоить Хозяйку, снова начинаю рассматривать фотографии и портреты на стенах, полочках и в шкафах.

 

Поразительно! Вот это Макс, вот это Борис Пастернак. Коктебельская поэтическая команда, Борис Трухачёв, Минц... Меня охватывает ощущение такого живого и яркого их здесь присутствия, как будто это вовсе не я смотрю на них, а они разглядывают меня и молчаливо делятся друг с другом впечатлением. Странно... Такие разные лица, но все одинаково значительны, на каждый портрет можно смотреть часами. Что-то неуловимое их всех объединяет и сплачивает, в одну большую семью, в таинственное Братство. И вот я, не такой уж и отдалённый их потомок, пытаюсь это неуловимое уловить. Время? Воспитание? Вера? Что - делает такие разные лица одинаково прекрасными и недосягаемыми? По-видимому, это абсолютно другие люди. Не такие, как мы. Целое иное человечество. Ведь им не прививали ненависти к ближнему, не разрушали психику смертельным ядом материализма, не искушали безграничной верой в свои силы. Все они - люди совершенно иной духовной категории. "Люди-реликты". Как секвойи или до ледниковые кедры. Ореол неистреблённой злом высокой духовности - лучистой дымкой - одинаково парит над этими лбами, сообщает одинаковую глубину и взволнованную напряжённость выражению глаз. Все они вправе так смотреть на меня, я перед ними умолкаю.

 

Сумрак комнаты вдруг наполняет волшебство звуков. Это моя любимая мелодия "Дождь над площадью Этуаль", на которую так чудно ложатся слова Макса:

 

В дождь Париж расцветает,

словно серая роза...

 

Ты мужественно продолжаешь попытки подружиться с царственно-роскошным монстром. Анастасия Ивановна распрямляется от стола и замирает - вновь эта мгновенная реакция на Красоту, как и со стихами, и  розами! Глаза закрыты, кажется вся она обратилась в слух, а от лица веет тихое сияние. Куда вновь ускользает её душа?

- Нет, вы только посмотрите - шепчет изумлённая Надежда Ивновна - Какое блаженство... Я давно не видела её такой, правда!

А Ася подходит к роялю, кладёт ладони на его поющую перламутровую поверхность, как будто хочет уловить и приласкать каждый звук, собрать их стайку вместе. Она отрешённо всматривается куда-то вдаль и совершенно не умеет скрыть своего волнения. Звучит музыка, а моё сердце почему-то сжимается тревогой. Где, в каких зоблачных высотах парит сейчас Асина ласточка-душа, сделав маленькое и хрупкое тело ещё более слабым и беззащитным? Слава и ахиллесова пята творца: взлёт. Преданность подъёмной силе Прекрасного - безоглядная, почти инстинктивная, всегда - жертвенная. Подвиг, превратившийся в строй души.  У всех птиц, как мы знаем, кости особо лёгкие, заполненые воздухом, хоть и состоят из тех же самых элементов, что и наши. Реальная цена мастерства, любого настоящего искусства: жажда взлёта и -  безоглядная готовность разбиться.

 

Музыка по-прежнему хозяйничает в этой комнате, торжественно звучит под сводами Серебряного века. Анастасия Ивановна зачарованно слушает. Неуловимая серебряная Ласточка, хоть бы одним глазочком взглянуть на то сказочное царство, свет которого так ясно отражается сейчас на твоём лице! Там, высоко-высоко, где тебе так легко и радостно, ты паришь совершенно одна. Вот почему сжимается сердце и переполняется необъяснимой тревогой. Хочется тебя как-то защитить, укрыть, подстраховать эти поднебесные сальто.

 

Невольно наблюдаю за переливами небесного света на лице и в глазах Аси Цветаевой, а в голове моей лихорадочно проносится хроника её земной жизни.  22 года лагерей и ссылок. Можно ли назвать преступлением веру в Бога? Значит, 22 года сталинских тюрем и этапов ни за что. Щедро одарённая множеством талантов, европейски-образованная, знавшая в совершенстве несколько языков, дочь всемирно известного учёного и подвижника Русской культуры Ивана Владимировича Цветаева и сестра гениального поэта - Анастасия Ивановна, в самом расцвете своих творческих сил и возможностей, была заживо похоронена режимом в снегах Сибири и Дальнего Востока. Оторвана от семьи, маленького сына, друзей, любимой работы - от всего, что было дорого и любимо. Но она не сдаётся, не впадает в отчаяние. Она помогает заключённым, поддерживает слабого, старается понять всё происходящее вокруг, а главное - не прекращает писательского труда. В невероятнейших условиях, на обрывках газет, на махорочных пайках папиросной бумаги - продолжают жить герои её романов, продолжается творчество и учёба. Анастасия Ивановна увлечённо занимается английским языком, переводит философов и поэтов, сама пишет стихи. Каждый её день - схватка с нечеловеческим бытом, голодом, болезнями, непониманием, одиночеством. Непосильный физический труд. Стирка тифозного лагерного белья. Жизнь среди уголовников и солдафонов - да разве же обо всём расскажешь? Но в это же самое время зреет литературное мастерство, оттачивается дар Слова. Блеск и остроумие прирождённого расказчика, острый взгляд художника, философская глубина и ясность христианского мыслителя - рождают такие шедевры, как "Амор", "Моя Сибирь", "Неисчерпаемое", "Рассказы о животных". С каждой страницы - потоками льётся свет, радость, любовь к жизни! Пожалуй, подобный феномен в мировой литературе происходил лишь однажды, когда синеглазый крепыш, весельчак и шутник Джек покорял Клондайк и сердца американцев несгибаемой волей к жизни (но то был молодой и здоровый атлет, а не утончённая женщина средних лет, страдающая тяжёлой формой ревматизма!) Ни минуты уныния: труд и молитва, творчество и чтение, живопись, жаркое стремление помочь, поделиться последней крошкой с каждым, оказавшимся рядом - человеком или животным. Разве же у Анастасии Ивановны могло оставаться время для уныния или сетования? Подобной роскоши в её жизни не водилось никогда.

 

Звучит музыка. Выражение Асиного лица безмятежно. Так что же это за хрупкость и какая же это эфемерность? Явный обман зрения, очередной трюк игруньи-природы. Да в этом ласточковом теле сокрыты такие силы, для которых не положено земных пределов. Хватит и на взлёт, и на благополучную посадку - в любых условиях, с любых высот. Я каждой порой души стараюсь впитать в себя тайный восторг её свободного и радостного полёта. "Совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви." И когда вновь окунаюсь в тёплую ласку глаз, тревога совершенно исчезает. Слава Богу, хранителю птиц, детей и влюблённых - Ася снова здесь, с нами, в крохотном своём земном гнезде, на Большой Спасской.

 

Мы давно забыли с тобой о времени и не вспоминаем о рамках приличия. Да и Анастасия Ивановна, похоже, забыла обо всём и с явным удовольствием читает стихи Марины. Тем самым голосом! Как он чист, напряжённо-сдержан чётким ритмом, но от переполненности душевной - вздрагивает, неостановимо летит вверх. Я не могу выразить в словах, но чтение это так необычно, так трогательно, что у меня перехватывает горло. Чудо встречи длится и длится, множась чудом каждого стихотворения. Мы говорим обо всём: о России и её будущем, о поэзии и о любви, о детях, кошках, о живописи и музыке. А ведь пару часов назад не были даже и знакомы. Можно ли в это поверить? Хоть когда-нибудь ощущали мы себя так легко и счастливо среди людей, которых видим впервые? Мистика, начавшаяся в телефонной будке, около метро Новокузнецкая, благополучно продолжается.

 

Опять звонят в дверь. Под сводами Серебряного века новое пополнение: цветаевед Лилит Николаевна Козлова, или просто Лилит. Она же и генетик, и психолог, и альпинистка, и неутомимая путешественница, и потрясающий рассказчик, и, наконец, просто красавица. Лилит справляется у Анастасии Ивановны о её здоровьи, коротко и просто кивает в нашу сторону, как старым знакомым. Раз мы здесь, для полного доверия большего ей, видимо, не требуется. Тут же начинается подробный рассказ о последней поездке в Елабугу.  Странно, о Марине мы сегодня говорим мало, но это "мало" совершенно особенное. Она сама говорит с нами, она сама здесь, в этой комнате, пребывает так очевидно, что в любом разговоре сквозит её позиция. Фразы порой обрываются на полуслове, все замирают и вслушиваются, охваченные одинаковым чувством.

 

и глубина, где стебли тонут,

торжествовала свой закон.

 

Как будто Марина что-то вдруг возразила, или дополнила, или радостно за нас договорила, воспользовавшись паузой. И это общее - молчаливое и благоговейное - к ней внимание, та подтянутость души, которая возникает под взглядом обожаемого Друга, нас объединяет и сближает. Чувство неизведанной степени доверия ко всем, кого я здесь встретила, наполняют сердце такой нежностью, что постоянно приходится  сдерживать слёзы. Что это? То ли Анастасия Ивановна знает какой-то особый секрет, умеет так расположить к себе, создать особую атмосферу? То ли со мной самой сегодня что-то происходит? То ли, кто знает, и вправду сама Марина влияет и уже давно всех нас, волею случая здесь сейчас собравшихся, соединила и породнила? Я не знаю. Несомненно лишь одно: ощущение небывалого праздника, события, торжества - не случайно. И, кончно же, во многом благодаря именно Марине!

Анастасия Ивановна... Вот она сидит, совсем близко, в простом своём халатике, с наброшенным на плечи, видавшем виды светлом платочке. В беседе она сдержана, даже выглядит немного отстранённой. А глаза излучают пристальное и ласковое внимание. Она немногословна и предпочитает слушать.  Многие считают её аскеткой, и не без оснований, достаточно взглянуть на окружающую обстановку: книги, рукописи, фотографии, скудная простая мебель - только то, что отвечает принципу насущной потребности (исключение составляет, наверное, рояль, но ведь разве музыка не есть насущнейшая потребность души?) Обратная сторона духовной переполненности: невозможность тратить силы и внимание ни на что сиюминутное, суетное, житейское. Максимальная собранность для дальних перелётов.

Кажется, идёт какой-то спокойный, вполне обычный разговор. Ни жарких философских дискуссий, ни деклараций высоких истин, ни обсуждения последних литературных событий и новинок - и в помине нет. Но именно этот простой и тихий разговор почему-то потрясает душу до недр. Анастасия Ивановна любит быть вовлечённой в процесс, а не "водружённой на пьедестал". Она предпочитает ни на что не претендовать, но как можно больше узнать и большим поделиться. Её скромность и тактичность, совершенно искренннее желание уйти на второй план, дать возможность высказаться другому - поразительны. Какой жалкой затеей кажутся мне сейчас все мои приготовления и продуманные заранее вопросы (как, впрочем, и весь мой продуманный и совершенно нелепый здесь наряд, с перьями, серебром и... люрексом. Боже, какой стыд!) Мы с головой погружены в поток волшебства, радости, удивления - в то, из чего и возникает само желание творить, писать, сочинять. Можно ли было мечтать о подобном? Здесь царит совершенно собенное видение мира, которым Анастасия Ивановна не просто обладает сполна, но и умеет сообщить другим. Взгляд Художника. Взгляд Творца. Трепетно-сосредоточенное любование всем, что тебя окружает. Мы назвали это эффектом стакана киселя, помнишь? В "Моей Сибири" есть эпизод, когда в маленьком деревянном домике, где-то на окраине Кокчетава, автор видит  настоящее чудо: луч солнца проходит через стакан киселя и завораживает игрой и переливами лучей и красок... Какая бездна чувств и их оттенков, переживаний, откровений - в ответ закатному отблеску! Мир переполнен красотой. Если, конечно, смотреть на него с любовью, с любованием. Вот и весь секрет Асиного особого видения. Вот он - источник её неиссякаемых сил и всех завоеваний: любовь! "Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится."

 

- Всё, что Вы просили, Анастасия Ивановна, я принесла - Надежда Ивановна вдруг ласково наклоняется к самому уху Хозяйки. Она с большой осторожностью решается отвлечь её от беседы с нами и Лилит Николаевной, откровенно тревожась за её силы. Наверное, титану Духа пришла пора подкрепиться. Анастасия Ивановна кивает и тихонько шепчет в ответ: "И апельсины тоже?" Она легко вспархивает от стола и летит на кухню.

- А вот с апельсинами не получилось. Заходила в несколько магазинов... Сама не пойму, куда они подевались...…

Десять с лишним лет прошло уже после того дня, переполненного светом и радостью, но этот единственный момент Асиного огорчения мне вспоминать до сих пор невыносимо. Как она стояла на кухне, почти полностью погрузив серебряную головку в хозяйственную кошёлку, никак не веря в то, что апельсинов, действительно, там нет. Она смотрела на Надежду Ивановну так удивлённо, а потом так грустно опять заглядывала внутрь, и всё никак не могла выпустить кошёлку из рук. Весь вид её говорил только об одном: "Ну вот, я летала, летала - прилетела к вам, а здесь даже и апельсинов сегодня нет! Как же это понимать?" Вполне вероятно, что сама Анастасия Ивановна особенно и не огорчилась и, может быть, подкрепилась чем-то другим, не менее вкусным, после нашего ухода. Но... Дело в том, что сценка эта, на кухне, по-видимому, была предназначена именно для моей совести. Перед самым приходом к Анастасии Ивановне, я и собиралась купить апельсинов! Видела их повсюду - нарядных, огненно-алых - великое множество, как всегда водится в Москве. Пожилой человек, слабое здоровье - как же идти без фруктов? Но ты недоумённо мне возразил: "идём же в гости, а не в больницу... это просто даже неприлично." И я, стушевавшись от железной мужской логики, не сделала того, что было в той ситуации абсолютно очевидно. Ведь кроме "железной", в жизни существует ещё и совершенно иная логика. Что прилично, а что нет - человеческая природа часто совершенно путает. И этой ничем уже и никогда невосполнимой ошибки, я до конца своих дней не забуду. Так и стоит она у меня перед глазами - нет, не "титана Духа", не славная героиня Серебряного века и даже не чудная небесная Ласточка: грустная, худенькая женщина, в видавшем виды фланелевом халатике склонившись над пустой сумкой, перестрадавшая в жизни столько, что маленькое разочарование кажется уже непосильным. О, как я мечтала в тот момент протянуть Асе душистый алый апельсин, чтобы опять впыхнула в этих глазах детская радость и то особенное умиление, которое я видела в моей жизни только однажды! 

Как же важно понять, что каждое мгновение, в которое мы имеем возможность сделать добро, и есть главное достояние человека на земле! И - не просто понять: важно отстоять это своё достояние. Любыми силами. В любых условиях. Вопреки всем логикам и доводам мира.

 

Всё когда-нибудь кончается?

Как трудно уходить из этого дома, из уютного и волшебного Ласточкиного гнезда, куда занесла нас с тобой всемилостивая Судьба и где нам так много довелось узнать и понять! Анастасия Ивановна вручает нам подписанную ею Библию, благословляет и даёт последние напутствия:

- Любите друг друга. Берегите детей. Каждый ребёнок - главная ваша поэма. Я не могла простить советской власти только двух вещей: изгонять Бога из души человеческой абсолютно бессмысленно. Воспевать подобный абсурд - уже преступно. Слово не может восставать Само на Себя. Это первое. А второе - это отношение к детям. Такого количества беспризорных и голодных детей, как при советской власти, я никогда в России не видела. Под лозунгами о счастливой жизни всегда сидели грязные и продрогшие дети. И эта ложь благополучно продолжается до сего дня.

 

Тайком от Хозяйки, Надежда Ивановна предлагает мне на прощание посидеть на стуле Анастасии Ивановны. По её округлившимся глазам и лихорадочному румянцу я понимаю, какая нам оказана честь. Как описать свои ощущения? Наверное, на фоне всех событий и откровений, подобное испытание проходит для меня, скорее всего, не заметно. Но около Анастасии Ивановны абсолютно всё кажется особенным, неповторимым. Вот и обыкновенный старенький деревянный стул - вдруг, на твоих глазах, превращается в царственный трон. Или - в капитанский мостик. Или... 

Да ведь это же совершенно очевидно! Здесь, в этой крошечной московской квартирке, в укромном и высоком Ласточкином гнезде, покоится - в любви и любовании нежно-сердоликового взгляда - мир Марины! Её душа. Чудо и Тайна её жизни, её неугасимого творчества, её живого и зовущего вдаль голоса...

 

Всё когда-нибудь кончается?

Для нас, уходящих всё дальше и дальше от этого дома, от этой двери, с приколотой на ней белой крылатой лошадкой, всё только начинается. Мы уносим с собой бесценный дар Судьбы: благословение руки Анастасии Ивановны Цветаевой. Обжигающе-невесомое прикосновение ласточкового крыла - и поднебесный масштаб ответственности перед ним. Всю его неземную тяжесть. (Скоро начнётся наша недолгая, но незабываемая дружба: переписка, звонки, отзывы, поздравления с праздниками, планы и надежды... "и быть живым, живым и только, живым и только, до конца!"

 

 5 сентября 1993, через 3 с половиной года нашего знакомства, Ласточка навсегда оставила своё земное гнездо на Большой Спасской. Высоких тебе полётов и счастливейших встреч в золотом поднебесьи!

 

Москва!

Улицы и дома притихли, потрясённо смотрят нам вслед. Мы бредём наугад - разве имеют сейчас какое-то значение любые земные ориентиры? Спасибо тебе, святой Город! Храни свой клад и будь достойной преемницей! Как ты прекрасна, Москва – вечная, Златоглавая, распахнутая навстречу новому Дню.

 

Белокрылая Лебедь, заглядевшаяся в тихое отражение в Москва-реке, ты вечно прекрасна и вечно жива – этим чудом Русской сказки, Русского Духа, так ярко запечатленного сёстрами Цветаевыми, Мариной и Асей. Каждой из них по-своему, но одинаково талантливо, неповторимо и огненно. Стихи в унисон, душа в унисон – жизнь в унисон!

 

Всё продолжается. Спасибо тебе, Москва! Мы уезжаем. Вместо обновок, апельсинов и "птичьего молока" – надпись на Библии. Живой Голос. Вера в чудоã.

 

 

 


*Москва – Вашингтон, 1990 – 1999. Журнальная версия к 105-летию со дня рождения А.И. Цветаевой опубликована в журнале "Большой Вашингтон", сентябрь 1999 – январь 2000.

 

 

 

 

 



ã Лариса Гумерова, 1999.

ã Лариса Гумерова, 1999.