Гипнотическое обаяние, вулканическая искренность и абсолютная власть над зрительтным залом... Тайна этого Мастера

продолжает волновать сердца и души миллионов поклонников его творчества по всему Земному шару

Врождённое благородство манер, европейская образованность, владение языками – как минимум, предполагали блестящую карьеру дипломата. Как и мечтала мать. Но Андрей выбрал профессию актёра, которая вырвала его из жизни в расцвете лет. Почему столь трагически сложилась его судьба? А может правильно, и не могло быть иначе? Миллионам людей Андрей Миронов открыл мир, помог увидеть Человека, явил лики Искусства, Поэзии, Музыки. И как это сформулировал так же рано ушедший от нас Григорий Горин: «в его Приходе в этот мир и Уходе, в последнем акте «Фигаро», есть нечто мистическое, словно своим появлением на свет и всей своею жизнью, Андрей исполнял какой-то особый замысел Природы»...

Неподражаемый Mr. ЧУДО

Представляется невероятным: его нет с нами уже... 20 лет? Наверное и вправду это не так, и он, несмотря ни на что, остаётся с нами. Видим его на экранах ТВ, наслаждаемся юмором, грацией, пением, слушаем передачи о нём. А самое главное: носим в душе удивительный образ, стараясь смотреть на мир его глазами, подражать мужеству, целеустремлённости, нравственной щепетильности, трудолюбию. Артист от Бога, великая личность, Андрей Миронов оставил в душах такой глубокий след, перед которым не властно время. Наверное, это и есть: бессмертие, удел великих. Браво, Андрей! Аплодисменты, аплодисменты...

16. 08. 2007 | www.rian.ru

Андрей Миронов родился 8 марта 1941 года в семье Марии Владимировны Мироновой и Александра Менакера. Пути его родителей пересеклись, когда они оба уже успели обзавестись семьёй. Менакер оставил ради Марии жену, балерину Ирину Ласкари и сына Кирилла, будущего хореографа.

В 1941 году на вечернем спектакле накануне 8 Марта года у тридцатилетней Марии Владимировны прямо за кулисами начались схватки. Так вместе с долгожданным сыном возникла красивая история, что будущий великий артист родился на сцене.

Вообще-то Андрей родился 7 марта, но его родители решили: «Запишем 8-го. И будет подарок для женщин». Он и действительно стал им: редко какая из представительниц слабого пола могла устоять перед сокрушительным мироновским обаянием.

При рождении он получил фамилию отца и носил её до 1950 года, когда в разгар антиеврейской кампании, связанной с делом врачей, добрые люди посоветовали родителям сменить мальчику фамилию, чтобы «пятая графа» не осложняла ему жизнь. Так Андрей Менакер стал Андреем Мироновым.

По воспоминаниям самого артиста, в детстве и юности он большую часть времени проводил с родителями. Благодаря им ему посчастливилось общаться с талантливыми людьми: Михаилом Зощенко, Валентином Катаевым, Борисом Ефимовым, Верой Марецкой, Фаиной Раневской, Леонидом Утёсовым, который дарил маленькому Андрюше музыкальные инструменты и очень огорчался, когда мальчик их ломал – уж очень было интересно посмотреть, что внутри.

В одиннадцать лет он чуть не дебютировал в кино, но раннему началу кинокарьеры помешала... природная чистоплотность. Чистота и порядок в доме Мироновых были возведены в культ. А дело было так. В подмосковное Пестово, где в Доме отдыха мхатовцев проводили отпуск родители, приехала съёмочная группа фильма «Садко». Андрею вместе с сыном знаменитого мхатовца Хмелёва поручили «роли» в массовке. Хмелёву дали роскошный костюм боярчонка, а Миронову – дерюгу попрошайки, которую он, побрезговав надеть на голое тело, нацепил поверх модной тенниски с блестящей молнией.

Когда в кадре рядом с боярином оказался колоритный нищий, в носках – под лаптями и в рубище, через которое отчетливо просвечивала молния, режиссер с криком изгнал хулигана со съёмочной площадки.

Первые роли Миронов сыграл на сцене школьного театра. Он блистал в пьесе Константина Симонова «Русские люди» в роли немца фон Краузе. Сам вспоминал: «Кончилось тем, что я затмил всю партизанскую линию. Небольшая роль стала чуть ли не основной в сюжете пьесы. Партизаны – они все просто меркли рядом с моим разнузданным немцем».

Поступление Андрея Миронова в театральное училище им. Щукина стало для его родителей сюрпризом: ему хорошо давались языки, думали, что будет поступать в МГИМО или на иняз.

Родители благосклонно восприняли решение сына стать артистом. Иначе без их одобрения, а в особенности без согласия матери, Андрей без разговоров забрал бы документы из театрального и стал дипломатом. И возможно, не ушёл бы так рано из жизни. Как станет известно после его смерти, Миронов страдал врождённой аневризмой сосудов головного мозга – заболеванием, категорически несовместимым с такой эмоциональной профессией, как актёрство.

В июне 1962 г. Андрей Миронов был принят в труппу Московского театра Сатиры, где проработал 25 лет до самого конца. Одна из первых его ролей на этой сцене – Сильвестр в «Проделках Скапена» Ж. Мольера. Долго в памяти зрителей хранился момент, когда Сильвестр «так весело прыгал по сцене, как мячик, так упивался своей прыгучестью, что упал в оркестровую яму». Разодрав барабан, на который он приземлился, в клочья, со свойством мячика он – выпрыгнул! – в ту же самую точку на подмостки сцены, под гром аплодисментов.

Первые спектакли Андрея Миронова «Клоп», «Баня», «Над пропастью во ржи», «Доходное место» – вызвали общее восхищение зрителей и критики, что нечасто случается в театре. Роль Холдена в спектакле «Над пропастью во ржи» (по повести Сэлинджера) – во время работы над ней он знакомитя с актрисой Татьяной Егоровой, в которую долго был влюблён. Эта роль сделала его заменитым на всю Москву. В 60 – 70-е годы в театр было не попасть: ходили на Миронова. Каждый вход на спектакль в театр Сатиры становится бедствием, столпотворением: с немыслимыми очередями, давкой, драками, хождением по головам и ежевечерней конной милицией.

Как пишет Татьяна Николаевна Егорова в своей нашумевшей (и ксатаи сказать, потрясающей и по мастерству, и по душевности) книге «Андрей Миронов и я», Андрей – буквально своим потом и кровью зарабатывал театру Сатиры совершенно новый, недосягаемый уровень и статус среди всех столичных театров. Ему это блестяще удалось. На многие, многие годы люди России получили ни с чем не сравнимое наслаждение, радость и утешение: попасть в театр, на Миронова.

В 1971 году Андрей Миронов женился на актрисе Театра Сатиры Екатерине Градовой – исполнительнице роли радистки Кэт в знаменитом сериале «Семнадцать мгновений весны». У них родилась дочка Мария. Как вспоминает Градова: «Андрей боялся оставаться с маленькой Манечкой наедине. На мой вопрос, почему, отвечал: «Я теряюсь, когда женщина плачет». Очень боялся кормить Машу кашей. Спрашивал, как засунуть ложку в рот: «Что, так и совать?» А потом просил: «Давай лучше ты, а я буду стоять рядом и любоваться ею...»

Причиной их развода, по слухам, были сложные отношения Градовой со свекровью. Второй женой Миронова стала актриса театра Советской армии Лариса Голубкина. Она была его старше на год, и тоже имела дочь Машу, которая была ровесницей его собственной дочери. Миронов удочерил ребёнка Голубкиной.

После роли обаятельного злодея Геши в «Бриллиантовой руке», сердца миллионов советских людей навсегда были отданы Андрею Миронову. Песня «Остров невезения» стала для Миронова пропуском в мир мюзиклов («Соломенная шляпка», «Небесные ласточки»), так что после «Бриллиантовой руки», пожалуй, не было ни одной ленты, где бы он не пел.

Кроме музыкальности, Миронов поражал всех и своим бесстрашием: все трюки в кинофильмах он выполнял только сам. В картине «Невероятные приключения итальянцев в России», снятой Эльдаром Рязановым, висел над Невой на высоте двадцатиэтажного дома, перебирался с пожарной машины на крышу жигулёнка, сползал из окна гостиницы «Астория» на ковровой дорожке. Итальянские актёры крутили пальцем у виска и называли его «сумасшедшим русским».

После "Итальянцев в России" Рязанов приступил к "Иронии судьбы", не сомневаясь, что Ипполита сыграет Андрей. Но тот попросил роль Жени Лукашина, и отказать ему режиссёр не мог.

Он дал ему попробоваться в каверзной сцене. Миронов, пряча глаза, застенчиво произносил: "Я у женщин никогда не пользовался успехом... ещё со школьной скамьи... Была у нас девочка, Ира. Я в неё в восьмом классе втюрился... Потом она вышла за Павла". И роль Лукашина досталась Мягкову – поверить в то, что неведомая Ира могла пренебречь таким парнем, как Миронов?.. Это было невозможно.

Поклонницы часами просиживали на лужайке у калитки мироновской дачи: вдруг выйдет Андрей. На площадь Маяковского стекались толпы посмотреть, как он выходит из театра – обаятельный, жизнерадостный, с глазами цвета морской адриатической сини. Поклонницы ради автографа кумира готовы были броситься под колеса его автомобиля, а иногда действовали и вовсе экстравагантно – прокалывали шины.

Миронов постоянно искал выхода всей силе своего драматического таланта, но, к сожалению, истинно серьёзных и глубоких ролей было немного. Одной из лучших таких его работ в кино стала, пожалуй, роль Ханина в ленте "Мой друг Иван Лапшин". От комизма, легкости и обаяния прежних его – светлых и лиричных, персонажей не осталось и следа, а на экране возник человек, переживший истинную душевную драму.

Зато в театре Андрей Миронов сыграл много серьёзных ролей мирового драматического репертуара: Фигаро, Жадов, Хлестаков, Чацкий, Лопахин, купец Васильков, Дон Жуан, Жорж Дюруа, Грушницкий, молодой Вишневский, – не говоря уже о ролях современной тематики.

Первые серьёзные признаки болезни у Миронова обнаружились в конце 70-х годов. Осенью 1978 года во время гастролей в Ташкенте у него произошло первое кровоизлияние в мозг. Второе кровоизлияние оказалось смертельным. Оно застало Миронова на сцене рижского театра, где он играл Фигаро.

Почему именно в этот день, 14 августа 1987 года, в Прибалтику съехались почти все родственники Андрея – его мать, обе жены, дочери – и многие его друзья? Трудно объяснить...

Как вспоминает его партнёр по спектаклю Александр Ширвиндт, последней репликой Миронова были слова: «Да! Мне известно, что некий вельможа одно время был к ней неравнодушен, но то ли потому, что он её разлюбил, то ли потому, что я ей нравлюсь больше, сегодня она оказывает предпочтение мне...»

Это и были последние слова Фигаро, которые он успел произнести... После чего, пренебрегая логикой взаимоотношений с графом, Фигаро стал отступать назад, оперся рукой о витой узор беседки и медленно-медленно стал ослабевать... Граф, вопреки логике, обнял его и под щемящую тишину зрительного зала, удивлённого такой трактовкой сцены, унёс Фигаро за кулисы, успев крикнуть «Занавес!».

«Шура, голова болит...», – последние слова Андрея Миронова, сказанные им на сцене Оперного театра в Риге и в жизни вообще...

Два дня врачи боролись за жизнь Миронова, однако медицина оказалась бессильна. Он так и не пришёл в сознание и 16 августа скончался. Хоронили Андрея Миронова в костюме Фигаро.

В костюме Фигаро... Дочка, Маша Миронова

ЕГО ИСКУССТВО, ЖИЗНЬ И МОЛОДОСТЬ – ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Григорий Горин

Случилось то, что и сегодня кажется невероятным. Во время гастролей театра в Риге на спектакле “Женитьба Фигаро” за несколько минут до веселого финала с куплетами, Андрей вдруг – пошатнулся и упал на руки подоспевшего Ширвиндта. Поспешно дали занавес. Публика, не поняв кошмара случившегося, зааплодировала. Последний занавес. Последние аплодисменты.

Затем последняя поездка в машине “Скорой помощи” из Риги в Москву. Тысячи людей на площади Маяковского. Огромная гора цветов на Ваганьковском кладбище...

Через десять дней позвонили из издательства, робко просили внести в мою рукопись о нём коррективы...

В очерке рассказ об Андрее перемежался телефонными беседами с ним, бесконечными шутками и ироническими замечаниями, на которые тот был так щедр. Шутили обо всем, в том числе и о собственной смерти, которая, казалось, не имеет к нашей жизни никакого отношения.

Я сел за работу. Убрал из заголовка приветствие “Здравствуй!”, стал менять времена глаголов... Вместо “говорит” – “говорил”, “смеётся” – “смеялся”... Потом в отчаянии бросил это занятие. Очерк не поддавался простой правке. Надо было писать всё заново.

Однако и новый портрет не получался. Давно написанные, а главное, прочитанные ему строки прочно засели в памяти, не позволяли себя перечеркнуть. Жизнь продолжалась, и в ней вчерашнее и сегодняшнее шли рядом. Значит, так тому и быть!

Начало оставляю прежнее: “О Миронове мне писать легко и трудно...”

“Родился на сцене, умер на сцене...”. Применительно к Миронову это не только метафора, слова здесь приобретают буквальный смысл. В этом факте есть что-то мистическое, словно Андрей своим появлением на свет, всей своей жизнью исполнял какой-то особый замысел природы.

Мария Владимировна Миронова в тот мартовский день сорок первого года, как обычно, играла спектакли в Московском театре миниатюр. Сатирический монолог маникюрши исполнялся сидя. (Врачи, разумеется, рекомендовали в последние месяцы беременности оставить сцену. Но когда истинные артисты слушали благоразумные советы врачей?) Первый, дневной спектакль Миронова успела сыграть. Со второго, вечернего, ее прямо со сцены увезли в роддом Грауэрмана. По странному стечению обстоятельств именно на этот спектакль пришла целая группа ведущих актеров МХАТ: Н. П. Хмелев, А. К. Тарасова, Б. Н. Ливанов... Актёры приветствовали рождение Актёра...

Сколько потом еще будет таких невероятных знаков судьбы! Александр Семенович Менакер всю жизнь заботливо собирал архив знаменитого сына. В этих толстых альбомах с вклеенными рецензиями, афишами, заметками и телеграммами кроме законной отцовской гордости чувствовалось ещё и желание как-то систематизировать, осмыслить стремительный взлет Андрюши по лестнице актёрского успеха...

Несколько страниц из рукописи двухлетней давности... “Первая “роль” еще в школе. Немец фон Краузе в “Русских людях” Симонова. Естественно, никакой “психологической глубины” и проникновения в роль проклятого фашиста. Чисто гротесковое решение: набил сапоги свинцом и громко топал по сцене...

Успех у одноклассников оглушительный. С этого начались систематические выступления в драмкружке.

Первая рецензия после фестиваля самодеятельности, проходившего в 1957 году в Детском театре: “Дружным смехом и аплодисментами реагировали зрители на пантомимические сценки, показанные девятиклассниками 170-й школы Андреем Мироновым и Анатолием Макаровым... Кстати, Андрей Миронов, выступавший в образе Фонфана-репортёра, оказался неплохим конферансье...”

Заканчивая школу, он твердо знал, что хочет быть артистом. Менакер относился к желанию сына одобрительно, Мария Владимировна Миронова сомневалась. Она-то уж знала, что эта профессия лишь внешне привлекательна своей лёгкостью, праздничностью. На самом деле тяжелый каждодневный труд, требовавший собранности, огромной внутренней дисциплины, сосредоточенности...

Всего этого, ей казалось, в Андрюше не было... (Долго ещё она будет сомневаться в актерском даровании сына. Даже на его студенческие спектакли в Щукинском училище ходить не решалась. Боялась подтверждения своих опасений. Слишком любила театр, слишком любила сына... Как тут сохранить объективность?!)

Перед вступительным экзаменом Менакер решил показать Андрея Цецилии Львовне Мансуровой. Знаменитая актриса, прекрасный педагог, её мнение должно было стать решающим. Андрей страшно волновался. Встал в “позу”, срывающимся голосом произнес первую строку пушкинского стиха “Прощай, свободная стихия!..”, и у него от напряжения из носа потекла кровь... Будущего абитуриента немедленно уложили на диван, отец и “экзаменатор” бросились ставить примочки...

“Темперамент у мальчика есть! – тактично отметила Цецилия Львовна, – Об остальных качествах дарования судить пока трудно. Но для начала и это неплохо...”. Лежавший на диване Андрей, может быть, впервые тогда задумался, что искусство – дело трудное и кровавое...

Впрочем, дальше всё пошло легко. Учёба в театральном училище, приглашение на роль в кино... Да не к кому-нибудь, а к самому Райзману в фильм “А если это любовь?”. Затем – Театр сатиры... И сразу – главные роли в спектаклях “Над пропастью во ржи” Сэлинджера и “Женский монастырь” Дыховичного и Слободского.

Наконец В. В. Маяковский... Миронов – Присып-кин! Знаменитый спектакль с приходом в него Миронова стал ещё более популярным. Сочно выписанный характер “бывшего рабочего и бывшего партийца” дал возможность молодому исполнителю предстать во всём разнообразии своего сатирического таланта...

Голос, пластика, азарт... Зал хохотал и аплодировал! Но Андрей уже тогда догадывался: успех ещё не всё. Аплодисменты – аванс в надежде на более глубокое постижение роли... Вначале клеил себе вздернутый нос и взбивал “кок” на лбу. Потом почувствовал: “внешние приспособления” дают не тот эффект. Зритель хохочет, но не примеряет происходящее на сцене к собственной жизни... Слишком всё потешно и дураковато.

Тогда отказался от грима полностью. Воинствующий мещанин и хам “месьё Присыпкин” сделался фигурой сегодняшней, по-прежнему смешной, но по-новому страшной...

Позже, беседуя на страницах “Комсомольской правды” с О. Кучкиной, Андрей Миронов скажет: “Актёру не на пользу гладкая, спокойная биография... В актёре важны две вещи: мастерство и личность. И чтобы личность сложилась, не обязательно ехать в Сибирь или год-другой поработать грузчиком в родном городе, но через что-то должен пройти... Я не прошёл. Поэтому недостачу страданий бытовых возмещаю страданиями моральными...” И когда О. Кучкина задала вопрос, что именно он имеет в виду, добавил: “Классическое недовольство самим собой...”

Эти слова были сказаны двадцать лет назад. Сегодня для Миронова они стали не менее, а значительно более актуальными. Недовольство самим собой выросло в сильное чувство постоянной внутренней неудовлетворённости, переходящее иногда в трагическое отчаяние...

Постороннему человеку в это трудно поверить. Миронову отчаиваться? С чего бы? Да у кого ещё так счастливо сложилась жизнь в искусстве?! Возьмём только список сыгранных на сцене ролей: Присыпкин, Жадов, Хлестаков, Чацкий, Фигаро, Дон Жуан, Мекки Мессер, Лопахин... В театре его режиссерами были В. Плучек, М. Захаров, А. Эфрос. В кино – Э. Рязанов, Л. Гайдай, А. Митта, И. Авербах, А. Герман.

Немногие могут похвастать таким “послужным списком”. Когда выступает Миронов театр переполнен в любом городе Советского Союза, да и за рубежом: о его выступлениях восторженно писали газеты Югославии, Италии, ФРГ, США... “Любимец публики”, иначе и не скажешь... Каждый при встрече с ним расцветает в улыбке, тянется пожать руку, получить автограф... В театр ежедневно приходит десяток писем на его имя, телефонная станция регулярно меняет ему номер, чтобы сбить со следа толпы поклонниц... Это ли не всенародное признание? С чего тут отчаиваться?!!

Это со стороны. А если вдуматься и понять, что происходит внутри?.. Сыграно много, но за это каждая новая роль дается всё мучительней и мучительней... Хочешь не хочешь, в чем-то начинаешь повторяться... Это моментально замечают коллеги, критики, а за ними и зрительный зал. Твои достоинства немедленно признаются твоими недостатками.

“Легкость” объявляется “облегчённостью”, “яркость” – “эстрадностью”, “пластичность” – “наработанными штампами”. В кино всё чаще предлагают роли, сыгранные тобою же много лет назад, в новом качестве пробуют неохотно... (Ну кому придет в голову дать Миронову, скажем, роль деревенского мужика? Или офицера? Или секретаря парткома? Сама идея вызывает улыбку.

Рефлексирующий интеллигент – ещё куда ни шло. А лучше и верней “обаятельный жулик”, шармер, романтический герой, да желательно бы еще со шпагой и куплетами... Телевидение зовёт не так уж часто, зато бесконечно повторяет в разных “Утренних почтах” и “Огоньках” старые, давно отснятые музыкальные номера и отрывки из прошлых фильмов, от этого у телезрителя возникает ощущение, что Миронов “перемелькал” на домашнем экране.

И тогда в потоке писем всё чаще появляются категорически бесцеремонные: “Вы повторяетесь, Андрюша! Живете с процентов наработанного капитала!”, “Что стало с Вашим лицом? Оно выгорело от софитов! Остановитесь, Андрюша!” “Андрюшей” именуют тебя совершенно незнакомые люди, забывшие, что ты давно уже Андрей Александрович, отец двух взрослых дочерей, и вовсе не являешься их зрительской собственностью, хотя они и купили твою фотографию в киоске за 20 копеек...”.

Здесь необходимо оторваться от старой рукописи и сделать дополнения. Сразу после публикации очерка в “Советском экране” ко мне стали приходить рассерженные письма. Сердились на авторов беспардонных замечаний, требовали указать фамилии, даже привлечь к суду. “Кому это примелькался” Миронов? – возмущался военнослужащий из Архангельска. – Да каждое его появление это нам как лучик солнца!”

Андрей любил своего зрителя. Уважал его, поэтому никогда перед ним не заискивал, не шёл на поводу. Теперь, задним числом, понимаю, что его неукротимая страсть к творческим вечерам и сольным концертам была продиктована внутренней необходимостью встретиться со своим зрителем с глазу на глаз, не только что-то играть и петь, но и иметь возможность говорить своими словами, ответить на вопрос из зала, среагировать на реплику.

К этим встречам он относился необычайно серьезно, “выкладывался” на них до конца, не позволял себе

“крутить ролики” из старых фильмов... Два с половиной часа сумасшедшей работы: отрывки из спектаклей, музыкальные номера из фильмов, и все в полную силу, как на премьере.

Незадолго до смерти он начал готовиться к серии творческих вечеров в концертном зале “Россия”. Вновь и вновь продумывал репертуар. Стал уговаривать меня написать ему специальный номер “Несыгранные роли”: Сирано де Бержерак, Жорж Дюруа из “Милого друга”, Обломов...

Три роли, о которых он мечтал в театре, но которые так и не вошли в его биографию. Эстрада давала возможность хоть намеком, хоть штрихом показать, как эти роли могли бы быть сыграны.

В Риге 11 августа 1987 года я пришёл на его последний творческий вечер. После неожиданной смерти А. Д. Папанова в репертуаре театра образовалась невосполнимая брешь. В дополнение к своим спектаклям Андрей согласился провести на сцене театра творческие вечера, посвятив их памяти старшего товарища.

“Мне посчастливилось работать с Анатолием Дмитриевичем много лет в театре и кино, – говорил Андрей зрителям. – Он был великолепнейшим партнером. Его взгляд помогал жить на сцене. Теперь его нет. Но мне кажется, я и сейчас вижу его глаза...”.

Он сыграл монолог Хлестакова. Для зрителей. Для отсутствовавшего Городничего... Те, кто это видел, присутствовали при Чуде!.. Иван Александрович Хлестаков на наших глазах превращался из захмелевшего враля в трагическую фигуру маленького человека, выкрикивавшего свою несбывшуюся мечту о красивой жизни, об “арбузе прямо из Парижа”, о “тридцати тысячах одних курьеров”, о великом поэте, к которому мыслимо подойти и спросить: “Ну что, брат Пушкин?” В конце монолога он свалился на пол и, обливаясь слезами, застенчиво прошептал: “Спасибо, господа! Меня еще никогда так хорошо не принимали...”

Возникла долгая пауза. И только когда Артист исчез за кулисами, зал взорвался аплодисментами.

После окончания вечера мы вбежали к нему в грим-уборную. Он сидел какой-то тихий, даже, кажется, испуганный. Моя жена воскликнула: “Андрюша, ты безумный! Два с половиной часа, такой работы! Ты же не выдержишь.”

Он отмахнулся: “Да ладно... Лучше скажи, Любка, это было правда ничего, а? Только правду...”

Вернёмся к записям двухлетней давности. Там он ещё жив, еще звучит его голос... “Вечерний звонок. Теперь он звонит мне. 11 часов вечера, позади спектакль, в гости ни к кому не пошёл и к себе не позвал (редкий случай), теперь можно отдохнуть перед сном, позвонить друзьям, обменяться новостями...

· Здравствуй, Григорий!

· Здравствуй, Андрей!

· Чего делаешь?

· Пишу про тебя.

· Тема интересная... И как получается?

· Пока не знаю. Прочтешь – скажешь... Впрочем, поскольку пишу не столько для тебя, сколько для читателя, давай проведем короткое интервью по принципу “что было бы, если бы?..” Например, если б ты не жил в Москве, в каком городе еще хотел бы жить?

· Не думал... Наверное, в Ленинграде.

· Если б ты не был Мироновым, какую еще фамилию хотел бы носить?

· Менакер.

· Если б ты не был артистом, какой профессией бы хотел заниматься?

· Переводами. Быть переводчиком с английского...

· Хотел бы быть знаменитым переводчиком, хорошо обеспеченным?

· Ну а почему бы нет?

· Хорошо. Итак, ты – знаменитый переводчик, богатый человек, у тебя огромная квартира в

· Ленинграде, машина, “видео” и прочее...

И вдруг тебе говорят: товарищ Менакер, готовы ли вы оставить все это и пойти поработать в театр артистом... Для начала в массовках... Оклад – 90 рублей. Пошел бы?

Пауза.

· Идиотская постановка вопроса...

· Нет, ответь: пошел бы?

· Ну конечно, пошел бы... Хотя “видео” жалко...

Вопрос действительно нелепый. Миронов родился в театре, живёт в театре, и театр живёт в нем, внутри, ежесекундно вырываясь наружу. Он незаменим на любой вечеринке; любое застолье с участием Миронова моментально превращается в спектакль. Импровизирует вдохновенно, пародируя собравшихся и самого себя. “Выкладывается” на таких домашних спектаклях полностью, не думая об усталости, до полного изнеможения, до хрипоты...

(Эта тяга к “домашнему” театру тоже заложена в нем генетически. Квартиру Мироновой и Менакера всегда заполняли весёлые люди, талантливые на шутку и розыгрыш. Просто чинное сидение за столом и вялый обмен сплетнями здесь были невозможны. Если отмечался день рождения, то как минимум Н. Богословский придет босиком, но во фраке...)

И в кино он театрален. Многие считают, что даже слишком, и относят это к недостаткам Миронова-киноартиста. Думаю, что это не так, хотя, конечно, Андрею трудно вписаться в фильм, где вроде бы “всё, как в жизни”, а на самом деле царит унылое правдоподобие.. Зато, когда реализм и правда становятся абсолютными, то есть соединяют в себе быт и бытие, они легко включают в себя яркий театральный характер, как это случилось в фильме А. Германа “Мой друг Иван Лапшин”.

Однако, сколько бы Театр ни наполнял жизнь Миронова, Актёр ненасытен. Ему мало быть ведущим актером, ему хочется быть осветителем, художником, костюмером, даже билетёром... Поэтому он как в омут ринулся в режиссуру.

Коллеги по театру относятся к режиссуре Миронова уважительно, охотно идут к нему репетировать. Профессиональные режиссеры – скептически, как, впрочем, и ко всяким актёрским попыткам вторгнуться в режиссёрские владения. Критика пишет о его спектаклях чуть снисходительно, отмечая, что эмоциональность и страстность ещё не гарантируют открытий. Тут не повредит и холодный расчёт, и более мудрая концепция...

Всё это верно. Не берусь судить. Мне как драматургу работать с режиссёром Мироновым интересно. Может, потому, что для меня процесс иногда важнее окончательного результата... И вообще, как сказала Белла Ахмадулина:

Да будем мы к своим друзьям пристрастны!

Да будем верить, что они прекрасны...

Терять их страшно, Бог не приведи!”

Страницы старой рукописи подходят к концу. Сегодня можно лишь добавить о том, что мне довелось увидеть уже без него.

Длинную дорогу по трассе “Рига – Москва”, где на всем тысячекилометровом пути стояли люди с опущенными головами, а из будок ГАИ выскакивали милиционеры, чтобы отдать ему честь... Я ехал за его машиной, и в ушах все время звучал голос: “Господа, меня еще никогда так хорошо не принимали!”

На площади Маяковского перед его театром с ночи стояла толпа. Записывались в очередь, чтоб иметь возможность завтра пройти перед сценой и в последний раз взглянуть на Артиста. К утру Садовое кольцо было заполнено людьми от самой Смоленской площади. Тысячи и тысячи людей...

Мы знали, что он любим, но смерть срежиссировала эту народную любовь в единый безотчетный порыв, сделала её зримой...

Его любили старые и молодые. Старики – за удивительную легкость, грациозность, жизнерадостность, напоминавшую им идеал артиста прошлых лет, молодежь – за какую-то особую культуру исполнения, которую он сумел соединять с ритмом сегодняшней жизни.

Смерть, как бы мы ни отмахивались от мысли о ней, всё равно важная часть нашей жизни, она расставляет всё по местам, придаёт осмысленность происходящему, как бы трагично оно ни было. Уйдя от нас молодым, он остался теперь молодым навсегда. Сколько раз я пытался завести с ним нудный разговор о необходимости подумать о “возрастных” ролях...

“Андрюша! Тебе через три года будет пятьдесят... Пора менять амплуа! Вспомни: Черкасов молодым сыграл старика, примерился к будущим ролям...”. Он – отшучивался! Житейское благоразумие никогда не входило в число его достоинств. Доверялся судьбе – и оказался прав.

Хоть эта книга о ныне живущих и здравствующих артистах, Миронов по праву входит в их число. И сегодня он смотрит на нас с экранов кинотеатров и телевизоров, его голос звучит по радио и с чёрных дисков пластинок. Жизнь в искусстве продолжается...

Пусть же и этот очерк закончится так, как он заканчивался при его жизни.

– Здравствуй, Андрей!

Это я звоню ему ночью, заканчивая писать этот очерк. В трубке – сонный недовольный голос.

· Алло!

· Здравствуй, Андрей!

· Это ты, Григорий! Что случилось?

· Закончил писать о тебе, хочу прочесть.

· С ума сошел? Сейчас три часа ночи...

· Светлов говорил: дружба – понятие круглосуточное...

· Не валяй дурака! Псих! Я спать хочу... Завтра прочтёшь...

И бросает трубку. Я складываю листки, убираю машинку, тоже ложусь спать... Через час звонок.

· Алло, Григорий... Ты уже заснул?

· Да, а что?

· Ничего. Значит, я вовремя... Ну читай, чего ты там насочинял...”.

LUCH 2007